Вместо того чтобы объяснить словами, я отправил в его разум предложение. Мне потребовалось лишь слабое прикосновение.
Мы отправились дальше. Энцелад казался скорее раздраженным, чем обескураженным. Морщинки, испещрявшие его лицо, стали глубже, менее добродушными.
— Я не могу, — ответил он. — Как юстикар Галео вообще смеет просить меня о подобном?
— Просить больше некого, мастер. Кастиан не может идти на войну в неполном составе.
— Ах. Глупо, что я не догадался раньше. Мы не можем рисковать одним из новых инициатов в крестовом походе, из которого, скорее всего, никто из нас не вернется, да?
Я постарался не рассмеяться.
— Благородный юстикар высказался несколько иначе. И откуда тебе известно, что нам суждено умереть?
— Только догадка, судя по тому отчаянию, с которым Волки связались с нами, — он на миг пересекся со мной взглядом. — Галео подумал о том же. Вот почему он просит меня присоединиться к Кастиану. Как я уже сказал, мы не можем разбрасываться юными жизнями.
— Кастиану нужен пятый рыцарь, мастер. Ты — великий воин.
— Я стар, Гиперион. Есть причина, по которой меня назначили на роль сепулькара, — он указал на статуи, возле которых мы проходили. — Мне здесь нравится. Я люблю мир, спокойствие. Я сражался в своих войнах, мальчик. Я воевал веками, сражаясь в крестовом походе…
— Еще на заре тысячелетия. Я знаю, мастер.
— У меня нет желания это делать, — мой взгляд встретился с его линзами, заменявшими глаза.
— Вы отказываетесь?
Древний рыцарь покачал головой.
— Нет, конечно. Лишь в смерти кончается долг. Я боюсь только того, что буду тормозить остальных братьев. И не хочу, чтобы на моем надгробии в Полях Мертвых написали, что я умер старым и бесполезным, неспособным поспеть за собратьями.
— А будет лучше, если напишут, что ты умер здесь, один и во тьме?
Губы Энцелада задрожали в попытке улыбнуться.
— Возможно. Я повидал такое, чего ты и представить себе не можешь, Гиперион. Надеюсь, тебе и не придется.
Весь оставшийся путь мы хранили молчание. Когда оказались у могилы Сотиса, Энцелад отступил в сторону, освободив мне место.
Первой моей мыслью, когда я увидел статую, было то, что вместо Сотиса передо мной стоял облеченный в серо-черный камень Малхадиил. Исчезли шрамы, которые сделали его лицо похожим на лоскутное одеяло. Здесь он был в своем первозданном облике, зеркальное отражение Малхадиила. За исключением этого несоответствия статуя казалась настолько живой, что я едва не заговорил с ней. Выражение полуприкрытых глаз так прекрасно подходило его терпеливому вниманию. Он не улыбался и не хмурился, а просто взирал на окружающее задумчивым взглядом.
У его ног на черной плите было выведено золотом:
Сотис из Кастиана
Рыцарь Восьмого братства
Доблестный воин. Почитаемый братьями при жизни.
Не забытый за урок, преподанный его смертью.
— Твои сервиторы и сервы быстро работают, — сказал я.
— Так и есть. Большая их часть обладает психическим даром в самом его базовом и зачаточном смысле. Они возлагают руки на павших, воспринимая их жизни по отголоскам, а затем по ним высекают. Я видел, как они менее чем за час создали статую из цельного блока гранита.
Он замолчал.
— Статуя так на него похожа, — наконец добавил Энцелад. — Я всегда буду гордиться тобой, Гиперион, ведь ты самый сильный из всех рыцарей, которых мне пришлось обучать. Но Сотис всегда был самым благородным. Все, что он делал, — каждый его подвиг, каждое слово, — наполняло меня гордостью. Он обладал сердцем более отзывчивым, чем у Малхадиила, и преданностью большей, нежели у тебя. Со временем в фехтовании он смог бы сравниться с Думенидоном.
Что я мог на это ответить? Другого ответа, кроме кивка, попросту не было, ведь он говорил чистую правду.
— Он погиб за меня, мастер. Я никогда этого не забуду.
— Ты не виноват, — ответил Энцелад. — Я знаю это. Никто не винит тебя, за исключением, возможно, Малхадиила. Ты должен навеки запомнить его жертву. Сотис считал твою жизнь ценнее своей. Пусть это окажется правдой.
Старый рыцарь отвернулся. Я не стал думать о нем хуже за его беззвучные слезы.
Моя перчатка легла на нагрудник Сотиса, словно я мог ощутить биение сердца под холодным гранитом.
+ Спасибо, + отправил я в камень, в плиту с золотым текстом, в тело, покоящееся внизу.
— Я чувствую твою вину, Гиперион, — раздался голос мастера позади меня.
Я опять вспомнил то мгновение: Сотис, пронзенный демоническими когтями, кровавая буря, которая вырвалась из его тела россыпью красных диамантов.
Наконец я убрал руку с груди брата.
— Я и не думал ее скрывать, мастер.
II
Прежде чем мы покинули Поля Мертвых, я отдал дань уважения Могиле Восьмерых. Первые восемь гроссмейстеров братств, увековеченные в кровавом нефрите, стерегли вход в катакомбы. Семеро из них стояли на серебряных плитах с их именами и названиями братств, которыми те командовали. По центру на плите из золота располагалась статуя первого верховного гроссмейстера — самого лорда Януса — чье скрытое шлемом лицо взирало на звезды, которые ему суждено было спасти. Время не пожалело нефритовые статуи, но цепкие пальцы эрозии пока не сумели стереть всех деталей. Возможно, еще через тысячу лет рыцарям моего ордена придется отдавать дань уважения уже безликим фигурам во мраке.
Но, возможно, Василла была права, и это тысячелетие станет для нас последним. При одной только мысли по моей коже побежал холодок.
Статуя на восьмой плите изображала такого же воина в доспехах из кровавого нефрита, как и у его братьев, одна его нога упиралась на резной валун. В руках он держал алебарду немезиды, лезвие которой было погружено в саму плиту, позволив воину опереться на рукоять со спокойным безразличием. Каким бы лицом он ни обладал при жизни, его скрывала личина шлема, который в свою очередь почти изгладился с течением времени.
Хирон
Гроссмейстер Восьмого братства
«Ты уже восхваляешь меня за триумфы,
Когда я прошу помнить мою измену.
Победа — это не более чем выживание.
Она обладает лишь той честью и достоинством,
которые мы сами ей приписываем.
Если хочешь мудрости, познай,
почему братья предают братьев».
Эти слова всегда оставались для меня загадкой, хотя неизменно очаровывали меня. Может, истина, заключенная в этой эпитафии, хранилась в архивах внутреннего санктума, скрытая ото всех, кроме наших командиров? Кто знает. О лорде-основателе братства ходило больше легенд, чем звезд в ночном небе. Чемпионы, которых он сразил, войны, в которых победил, демоны, которых изгнал — кто знает, как это все было искажено за минувшие века? Даже в наши подробные, как мы думали, записи, могли вкрадываться ошибки, многие документы были изъяты лордами-рыцарями и повелителями из Инквизиции.