К глубокому сожалению, патроны в обойме закончились, и оружие грустно щелкнуло, не произведя выстрела. Но вот определенный эффект это принесло – Чеслав поплыл. Он не мог отвести взгляда от направленного ему в лицо ствола пистолета. Круглые глаза и проступившая на лбу испарина говорили о многом. Ощутил, вражина, что я не шутил. Весь этот момент, вышедший спонтанно, меня немного успокоил и навел на одну идею, которую захотелось исполнить…
Оглядев мельком присутствующих американцев, я приметил одного солдата, выделявшегося из числа прочих. Его голова, шея и руки были туго замотаны бинтами.
– Hey soldier. Yes, you! Come here [23] . – Солдат, сильно хромая, подошел. Те участки кожи на шее и лице, что не были затянуты повязками, были покрыты ярко-красными волдырями ожогов. Его, похоже, обварили кипятком. Сам бы он вряд ли так ошпарился. – Tell me. Who did this to you? [24]
Солдат поднял дрожащую руку, посмотрел на не замотанные бинтами красные, покрытые волдырями и какой-то мазью пальцы, что-то промычал и перевел взгляд на поляка. Эти глаза – они не просто горели огнем, в них бурлила раскаленная лава ненависти. Гнев этого человека сейчас сильнее всего на этом свете, но даже так ему хватает воли сдерживаться.
– They… mutilated… many… of us [25] , – тяжело, с болью в голосе еле-еле произнес солдат. Выживший после такого кошмара, этот солдат никогда не станет прежним…
– Calm down, buddy. They will pay for everything… [26] – Раненый взглянул на меня и коротко кивнул. – Ты ничего не понимаешь по-русски, поэтому стой и слушай, как я подписываю тебе приговор… У меня на руках есть доказательства военного преступления, совершенного вашей, то есть польской, стороной. На поле боя я имею право выносить собственный приговор. Приговариваю вас всех за военные преступления против жизни и здоровья военнопленных к высшей мере наказания. – Что-то внутри меня медленно раскололось и рухнуло. Я еле удерживал себя от того, чтобы не наброситься на этого ублюдка с голыми руками. Как же хотелось выпотрошить его живьем! – Горбунов, веди пленных вот к тому дому, я там подвал видел хороший. Загоним в подвал – и закинем пару гранат. Нечего патроны тратить. Тех, кто уцелеет, – штыками и прикладами добьем… – Над дорогой повисла тяжелая тишина. Все, мягко говоря, обалдели. Приплыли – в психопаты меня записали, сто процентов… А что делать? Я ведь лишь отчасти роль играю…
– Товарищ лейтенант…
– Проблемы, товарищ Горбунов? Выполняйте приказ!..
Поляки, словно бараны, шли туда, куда их гнали. Только смотрят по-другому – с испугом. Если они реально не понимают по-русски – то я балерина! Но все же – молчат. Да чтобы их подбросило и не опустило! Мы их уже в подвал затолкали, а они как партизаны молчат.
– Всем отойти подальше. Держите выход из подвала на прицеле. Вы, двое, обойдите дом и следите за подвальными окнами, вдруг шустрики попытаются сбежать. – Непонимание нарастает стремительно. За последние пять минут изменилось все! Из отважного командира я в глазах присутствующих превратился в кровожадного психопата с напрочь снесенной крышей. – Все, я взрываю. – В руку легла тяжелая рубчатая чушка осколочной гранаты. Глядя сверху вниз со ступеней подвала на офигевших поляков, я мысленно радовался. Даже если они не заговорят, сильно сожалеть будет не о чем.
– Пан офицер! Пощадите! – Сержант сломался. Я его сломал. Взгляд забегал, былая уверенность и гонор окончательно улетучились, когда он встал на колени. Страх покорил его. – Matka boska! [27] Не убивайте нас!
– С какой стати? Вы военные преступники, и приговор уже вынесен…
– Мы никого не трогали, клянусь! Мы только прибыли на фронт! Мы были в резерве, пан офицер! Умоляю вас! – Страх сержанта наконец передался остальным пленным. Кто-то стал истово молиться, кто-то упал на колени рядом с Чеславом и затараторил что-то жалобно-умоляющее, кто-то просто тупо смотрел на меня безумными глазами.
– Как это прибыли? Откуда?
– Нас перебросили сюда из резерва! Мы двигались на юг, для усиления прорыва к Мозырю, а потом нам сказали, что русские прорвались и пытаются снять окружение, чтобы спасти американские части! Поэтому нас перебросили сюда! Я знаю лишь это!
– Как вы обошли оборону на юге? Где? Отвечай! Или сдохнешь как собака, пся крев! – выдернув чеку из гранаты, пригрозил я. Бржозовский взвизгнул, покосившись на чеку, зазвеневшую по ступенькам.
– Между Лесками и Лавстыками есть лесная дорога! – сквозь слезы прокричал сержант.
– Где выезд с этой дороги? – потрясая гранатой, заорал я на пленного. Не ответит – брошу!
– Севернее Лавстык! Выезд прямо на дорогу в полутора километрах от окраины Лавстык! Там у леса деревья поваленные!
– Врешь! Там ваша засада! Где съезд!
– Н-Н-НЕ ВРУ! MATKA BOSKA! Я НЕ ВРУ! – Все, задача выполнена, информация у меня. Больше от этих сопливых слабаков мне ничего не надо.
Значит, закрываем лавочку в соответствии с планом…
– Помолились? Катитесь к дьяволу!..
– СТОЙ! – Рядом что-то брякнуло, упав на землю. Занесенную для броска руку с гранатой крепко сжала чья-то рука. – Ты что творишь?! – Юра смотрел на меня как на безумца.
– Отпусти, старший сержант. – Друг нехотя выполнил просьбу. – Ничего противозаконного не делаю. Кто-нибудь, отведите пленных на станцию, к пакгаузам. Там держат остальных. Видеть их не хочу. – Юра внимательно смотрел на меня, словно искал подвох в моих действиях. Даже когда к дороге пошли, шел рядом и все в лицо мне заглядывал. – Нужно срочно добраться до Лавстык и передать приказ о передислокации в новую точку. Поляки нашли дорогу в объезд центров обороны и прорвались к нам.
Подойдя к подбитому польскому танку, я нехотя закинул в него гранату. Чеку-то выбросил, по глупости, а запасной нету. Значит, выход один – гранату бросить… Все шарахнулись прочь от танка, ожидая большого бума, который не задался: под броней глухо тукнуло, люки жалобно открылись-закрылись от ударной волны, и все.
– Группа, которую мы уничтожили здесь, и та, что была южнее, – прошли по лесу и ударили нас в самое слабое место. Значит, и другие могут. Надо срочно менять расстановку… – Внутри все заклокотало. Я ощутил, что отправиться туда – мне очень нужно. Без всякой причины – нужно! – Так, найдите мне Оклэйда! Срочно!
Ситуация немного утряслась, все вроде бы поняли, что Пауэлл просто-напросто вытрясал из пленных нужные данные, а теперь все вернулось в прежнюю колею. Но осадок остался: во взглядах у бойцов проскакивает некая нотка… недоверия, непонимания, что ли. Методы, то есть чистой воды эмоции получились чересчур неприглядными, кровожадными, безумными. Сам слабо понимаю – чего же я хотел в самом деле? Разыграть так хорошо подвернувшуюся возможность на полную катушку? Убить пленных? Или я просто сломался?..