Слава сел, позавтракал; он проспал несколько часов, пролетевших во сне как минута. Он определил время сна по своему чувству времени, заложенному природой в мозг, и по тому, что он сильно хотел есть, хотя перед сном плотно насытился.
Снова подошел к креслу, сел в него и задумался: ну, как, как усилить контакт с кораблем? Когда он спал, то касался его пола большей поверхностью кожи, может, это дало свой эффект?
Слава бросил мешок рядом с креслом, и вдруг его осенила одна мысль, Он подтянул мешок к себе, развязал его и достал небольшой стальной нож, которым нарезал мясо для еды.
Замер, набираясь решимости, а потом резко, несколько раз провел ножом вдоль ладони левой руки до запястья, прорезая до самой кости. Ему было больно, но терпимо – другой человек на его месте потерял бы сознание, он же лишь зашипел и выругался, наблюдая, как из руки потекли ручейки крови. Порог болевой чувствительности у него был выше, чем у обычного человека.
Перехватив нож левой рукой, он проделал то же самое и с правой, чувствуя даже какое-то извращенное мстительное удовлетворение, как будто наказывал себя: на тебе, на! За то, что ты сделал с кораблем! За то, что ты допустил убийство Леры! За то, что… в общем, за все «хорошее»!
Скривившись, Слава опустил истекающие кровью ладони в углубления кресла, сразу наполнившиеся кровью так, что кисти рук скрылись в темных, горячих лужах.
Его как будто прошибло током, и он чуть не потерял сознание. Находясь в полубессознательном состоянии, он не видел, как из подлокотников кресла в его открытые раны вошли тонкие нити плоти Шаргиона, соединившиеся с его нервными окончаниями, с его телом, как будто он стал придатком корабля.
А он и стал придатком корабля – его мозгом, его центром управления, его последней надеждой. Слава не знал, что, когда выращивали Шаргион, оператор, который это делал, выходил на контакт с кораблем именно таким образом, подсоединяясь напрямую ко всем его функциям, уча его, как надо действовать в тех или иных ситуациях. Став мозгом корабля.
Возможно, Слава, когда псионически связывался с кораблем, как-то уловил эту информацию, а может, просто интуитивно почувствовал: вот так надо сделать! Так, а не иначе! Система восстановления Шаргиона была жива. И она ждала чего-то подобного. Скорее всего, Шаргион был не первым и не последним кораблем, впадавшим в подобную «спячку», а его хозяева не могли ждать, когда он из нее выйдет, – может, это вообще продлится сотню тысяч лет? Поэтому и существовал такой способ пробуждения. Опытный оператор, умеющий работать с живыми кораблями, обученный и тренированный, мог подключиться к кораблю без ущерба своему здоровью и без ущерба своей личности. Но Слава не был обученным, опытным и тренированным. Все, что он хотел, – подсоединиться к кораблю, чего бы это ему ни стоило, и когда он добился желаемого, то просто стал Шаргионом. Вернее, их стало двое в одном теле, как Хагра и Лера например. Вот только девушки были в сознании, могли общаться, а Слава с Шаргионом не мог.
Мысли-щупы рассыпались по дальним уголкам корабля – он был полуразрушен. И Слава много узнал о корабле, пробираясь мыслью по его уголкам… В нем находились склады каких-то механизмов, роботов, которые, видимо, и занимались теми кораблями, что прилетали на ремонт. Они бездействовали, и Слава пока не знал, как их запустить. Да и был ли смысл? Что ремонтировать? Если только флаеры, что лежали разбитыми в космопорте… но для этого надо, чтобы их позитронные мозги были целы, исправны и дали схему, как ремонтировать корабль. Впрочем, они и должны были быть целы – уничтожить их очень трудно. Но пока задача стояла другая – исправить Шаргион, без этого никакие работы невозможны.
Первое, что сделал Слава, – попытался нащупать гранов. Они валялись везде, вялые, неподвижные, бессильные. Накопитель энергии, который подпитывал корабль, был переполнен, но добраться до него и черпнуть энергии, пустить ее на оживление механизмов было невозможно. Все пути перекрыты, каналы порваны или заблокированы. Слава попытался прочувствовать, как восстановить каналы, и заметил, что слабый отклик пошел от точки питания гранов в глухом конце корабля, почти не используемой точке, в самом его центре.
Он прошелся мыслью по своим биороботам, нет ли какого-нибудь работоспособного, и обнаружил одного-единственного, который еще сохранил энергию, чтобы кое-как ковылять по коридорам. Он направил робота к точке питания, надеясь, что тот дойдет, не сдохнув по дороге.
Гран ковылял долго, падая, застывая на месте, но воля Славы гнала и гнала его вперед. С огромным трудом биоробот, выжимая последние остатки энергии из своего тела, подсоединился к единственному ненарушенному каналу корабля, идущему от накопителя.
Энергия хлынула в робота, и он через несколько секунд был полон под завязку. Славе некогда было думать, почему в гранах осталось так мало энергии, но разгадка была проста: когда корабль, полуразрушенный и неисправный, выходил из подпространства и садился на планету, спасая своего Посланника, он высосал энергию из всех гранов, отдав им приказ соединиться с системами корабля. Один накопитель был уничтожен, другой недоступен, вот корабль и высосал из своих «фагоцитов» все, что мог. Этого хватило, чтобы сесть на планету и открыть двери для выхода. Все. После этого корабль ушел в кому. Те немногие граны, что попытались восстановить его системы, без надзора быстро истратили энергию и, не имея подпитки, тоже впали в спячку. Процесс восстановления замер.
Слава внутренне ужаснулся размеру повреждений: если бы он не соединился с Шаргионом, тот мог никогда не пробудиться и умереть, не приходя в сознание. Его просто некому было бы восстанавливать!
Теперь у него имелся исправный, здоровый и «веселый» гран, который по приказу Славы-Шаргиона бросился в коридор, схватил ближайшего своего соратника и потащил к пункту питания. Там он прижал собрата к выходу энергии – что-то вроде контакта на расстоянии сантиметров тридцати от пола, и тот за несколько секунд «налился» полностью. Процесс пошел.
Каждый из оживших гранов тащил своего товарища, и скоро у «соска» выстроилась очередь из заправляющихся. Процесс шел медленно – гранов в корабле несколько десятков тысяч, а этот сосок, к которому тянулась одна-единственная тонкая ниточка энергии, не мог пропустить такое количество и стал перегреваться. Температура поднималась, и Слава временно замедлил зарядку роботов.
Когда их набралось с сотню, он запустил их на восстановление остальных каналов питания. Они врезались в стены тоннелей, проедая там дыры, находили сожженные участки, разъедали их и лепили новую плоть, которую выделяли из себя розовой массой. Та залепляла дыры, восстанавливала каналы, передающие энергию, и через некоторое время заработало несколько точек питания – процесс пошел веселее. Это было что-то вроде цепной реакции – Славе только стоило подумать, что у него что-то там болит, тут болит, тут и там надо восстановить, граны бросались и делали все, что нужно. За исключением тех роботов, что он оставил на восстановлении своих собратьев.
Слава-Шаргион сидел в кресле, одновременно будучи и человеком, и кораблем. Процесс был запущен – граны уже пробивались к центральному накопителю, чтобы восстановить его, проложить каналы энергии к гравидвигателям, но главную проблему он так и не решил: как пробудить Шаргиона? Он не мог оставаться в этом кресле на то время, что нужно для полного восстановления корабля, а без его надзора, без руководства, граны не смогут работать и снова окажутся в коме. Даже тогда, когда корабль был законсервирован на Луне, он все равно контролировал гранов, как любой организм контролирует процессы, проходящие в нем, даже если спит. А теперь это был не сон. Это было что-то вроде долгой, очень долгой клинической смерти. Корабль медленно умирал, и Слава подозревал, что не последнее место в этом умирании занимало то, что его Посланник оказался предателем, отправившим его на смерть. Шаргион, когда Слава бросил его на прорыв, почувствовал то, что его пилот готов пожертвовать кораблем ради каких-то своих целей, и это его потрясло настолько, что он не хотел жить.