— Сталкивался, — мрачно кивнул Роджер.
— И знаете, это удивительно, если вдуматься, — размышляла вслух мисс Деламер, забыв про всякую осторожность. — Ведь на самом деле Джон нравится мне куда больше Лайонела — оба они время от времени забегают ко мне поболтать, и при этом Лайонел добивается от меня всего с легкостью необыкновенной, а Джон может — то есть мог — просить и просить, а я ему все-таки откажу. Думаю, это потому, что к Лайонелу невозможно относиться как к взрослому человеку. И все-таки, — мисс Деламер отметила светлую сторону, — и все-таки он приносит мне пользу. Впрочем, и Джон тоже. Я использовала их обоих раз по десять, под разными именами. Это самое лучшее в моей работе: перемени имя и получишь совсем нового героя, никаких забот о характере и всем прочем. Никому никакого дела, так мне-то чего волноваться?
— Очень точно замечено. Да, Эннисмор-Смит именно тот человек, который с удивительной легкостью может всего от тебя добиться. — Роджер решительно вернул разговор на магистральную линию — Например, денег.
— О, неужели Лайонел занимал и у вас? — вскричала мисс Деламер подобно мамаше, которая негодует на проступок отпрыска, но не может не чувствовать своей за него ответственности. — Ах, это ужасно. Вы же едва знакомы!
— Ничего-ничего, — торопливо проговорил Роджер, сознавая, что дело «Монмут-мэншинс» превращает его просто в матерого враля, и чем дальше, тем больше. — Абсолютно ничего страшного. Это произошло как-то само собой. У вас он, конечно, занимал тоже?
— О да, у меня-то — конечно. Он знает, что у меня денег много, хотя и не догадывается, откуда они берутся. До мне бы так не хотелось, чтобы он занимал у Джона! Джон слишком серьезно относится к таким вещам. Ума не приложу, что стряслось с Лайонелом. В прошлом году в это же время он не хотел брать даже у меня, хотя я несколько раз ему предлагала, а совсем недавно набрался храбрости и попросил десять фунтов у Джона. Он сказал мне потом, что это — самый смелый поступок в его жизни. Джон, конечно, дал, хотя ему это неприятно, а я ужасно рассердилась на Лайонела, потому что охотно дала бы ему сама. Видите ли, я боюсь, что Джон считает, что бедный, славный Лайонел вернет ему долг.
— Значит ли это, что бедный, славный Лайонел вам свои долги не возвращает?
— О, когда-нибудь он это сделает, — живо отозвалась мисс Деламер. Когда у него появятся деньги.
Минуту спустя Роджер откланялся с выражением глубокой признательности.
Он получил двойной ответ на двусмысленный вопрос. Он узнал, что Эннисмор-Смиты не просто в тяжелом финансовом положении. Они в отчаянно тяжелом финансовом положении.
Тот единственный вопрос, который он неделю назад задал Эннисмор-Смиту, в конце концов оказался не таким УЖ никчемным. Вопрос о том, кончал ли Эннисмор-Смит закрытую частную школу, был вопрос очень существенный Ибо если человек чему-то научится в частной школе, так это не тому, какие есть реки в Африке, — особенно если он в Африку так во всю жизнь и не соберется. Научится он вещам гораздо более практичным. Таким, например, что джентльмен никогда не должен занимать деньги у женщины, поскольку в этом случае ему неизбежно предстоят сложности — рано или поздно, и последнее гораздо хуже. И что, если джентльмен все-таки опускается до этого, остается одна вещь, о которой невозможно даже подумать, а именно — занять деньги у женщины, с которой состоишь в интимных отношениях.
Вопреки общепринятому мнению, человек никогда не забывает то, что хорошо усвоил в закрытой школе.
Так что теперь Роджер нимало не сомневался в том, что Эннисмор-Смиты находятся в состоянии крайней безнадежности.
В конце концов Роджер устоял перед искушением, узнав, что Эвадина Деламер и Маделайн Гриффитс — одно лицо, посвятить ее во все подробности предпринятого им неофициального расследования. Теперь он был рад этому. Женщина проницательная и умная, мисс Деламер обладала воображением; ее поддержка, ее способность схватить суть событий, возможно, пригодились бы ему больше, чем помощь мисс Стеллы Барнетт, согласись та на нес. Но Эвадина Деламер была слишком связана с теми, кого Роджер держал под подозрением. Когда ему вздумалось рассказать ей о своих версиях, он понятия не имел, сколь близка она с Эннисмор-Смитом. Теперь он это знал и был уверен, что мисс Деламер беспристрастным помощником быть не может.
«Между прочим, любопытно, — подумал Роджер, — что известно миссис Эннисмор-Смит о дружеской привязанности ее мужа к соседке этажом ниже? Или все, или ничего. Тут многое, конечно, зависит от того, разделяет ли миссис Эннисмор-Смит мнение мисс Деламер о том, что принимать всерьез Лайонела невозможно. Но, конечно, когда этот Лайонел — твой муж, тут некоторая разница есть».
В тот вечер, сидя у камина, Роджер разрабатывал новую линию поведения. Он будет использовать индуктивный метод, исходя из предположения, что убийца — миссис Эннисмор-Смит. Не то чтобы он был так уж уверен в этом выводе, просто он надеялся, что такой путь приведет его хоть к каким-то результатам, которые, даже если вывод не подтвердится, могут оказаться полезными. Хоть какая-то точка отсчета в совершенно бесформенной ситуации.
Одна любопытная вероятность уже проступает. Это допущение — и оно подрывает все предшествующие выводы, — что, может быть, на самом деле смерть мисс Барнетт наступила совсем не в час двадцать пополуночи. Это надо обдумать немедля..
Скрестив ноги, Роджер уставился в огонь. Что говорил врач? Что не уверен в точном времени смерти, разумеется, что может определить его лишь в известных пределах. Насколько помнится Роджеру, минимально двенадцать часов назад, максимально — двадцать четыре. Это легко уточнить у Морсби завтра утром.
В то время, на начальном этапе расследования, врач располагал лишь тремя критериями, на которых основывал свой вывод: границей распространения трупного окоченения, температурой тела, трупными пятнами — причем второй из этих критериев никак не способствовал определению точного часа смерти, поскольку тело уже остыло. Что-то могло выясниться в результате вскрытия: всегда полезно исследовать содержимое желудка, степень распада пищи и так далее. Кстати, Роджер так и не видел медицинского заключения окружного патологоанатома. Утром надо справиться у Морсби и об этом.
Но проблема, конечно, в том, что через двенадцать часов после смерти практически невозможно с точностью установить, когда именно в продолжение двадцати четырех часов она произошла. Причиной тому окоченение. Оно не схватывает тело по графику, стадия за стадией. Оно ведет себя произвольно. Если здоровый человек погибает насильственной смертью, окоченение может наступить в течение десяти часов, а может не наступить и через двадцать четыре. Вот что самое неприятное. Относительно мисс Барнетт врач, помнится, говорил, что окоченение частичное. Это было сказано примерно в час тридцать пополудни. Следовательно, к тому времени мисс Барнетт могла быть мертва, судя по состоянию ее тела, начиная с половины второго предыдущего дня. Да, разрыв великоват, явно великоват.
В последний раз живой ее видела миссис Палтус в пять минут шестого. Разрыв все равно великоват. Несмотря на все свидетельские показания (за исключением только полуночного грохота), миссис Палтус прекрасно могла за чаем придушить свою приятельницу и скрыться в собственной квартире. Миссис Палтус!..