Время возвращения Прохора давно прошло. Мы напрасно следили за небом: никаких признаков его самолета. Ну что же, бывают и неудачи. А жаль. Прохор был замечательный летчик. Горяч немного, но на то в нем и билось русское сердце...
Едва брезжил рассвет следующего дня, когда мы совершенно неожиданно увидели самолет Прохора уже над самым аэродромом. Он подошел на бреющем, выскочил из-за леса и сел едва не в самые огороды. Я сразу увидел, что он не в своей тарелке. Он сухо доложил полковнику о выполнении задания и, не отвечая на расспросы товарищей, пошел к себе. Я молча следовал за ним. Но он не заговаривал даже со мною. Так мы пришли в свою землянку. Он сбросил кожанку. Все так же молча лег на койку. Доски заскрипели под его тяжелым телом. Я думал, что он чрезмерно утомлен полетом, и решил было оставить его в покое. Но, когда луч света из распахнутой мною двери упал на его лицо, я увидел, что Прохор не спит. Глаза его были устремлены в одну точку. В их выражении мне почудилось нечто, чего я не замечал раньше. Это было недоумение, какой-то тяжелый вопрос, которого не может решить человек.
Я вернулся и присел к нему на койку...
Вот как было дело:
Сел Прохор, как было условлено, на рассвете и стал ждать появления своего пассажира. Но то ли Прохор ошибся местом, то ли партизану что-то помешало притти - его не было. Прошел час, другой. Стало совсем светло. Нечего было и думать взлететь в таких условиях, даже если бы пассажир теперь и пришел. Прохор, как мог, замаскировал машину и снова лег на свой наблюдательный пункт в кустах. Наконец партизан пришел. Это был небольшой сухой человек лет сорока, заросший неопрятной круглой бородкой, какие бывают у людей, отпускающих бороду поневоле. Одет он был в старую, вытертую добела кожаную куртку, какие когда-то называли шведскими. На носу у него были старые перевязанные ниткой очки.
Вид у него был совсем не воинственный, мало вязавшийся с рассказами об его партизанской работе.
Причиной его опоздания была неожиданно подвернувшаяся возможность ликвидировать группу штабных офицеров, остановившихся на ночлег в деревне. Операция прошла удачно. В руках партизанского командира очутились важнейшие материалы - целый портфель.
Человек в очках приоткрыл свой портфель - обыкновенный потертый портфель маленького советского работника, и Прохор увидел пачку немецких карт.
- А они не могут по твоему следу... сюда? - спросил Прохор.
- Нет.
- Как бы не помешали улететь.
- Нет,- так же твердо повторил партизан. После некоторого раздумья он сказал: - Кроме жены и сынишки, никто не знает, где я.
Прохор удивленно поглядел на него:
- Они, что же, с тобой были?
Тот молча кивнул, ласково улыбнувшись:
- Она мой первый помощник... Золотой помощник.
- Так, так,- нашелся только сказать Прохор. - Теперь до вечера пролежим... Ты кто же по специальности?
- Агроном,- коротко ответил партизан. - Взлетим на закате?
- Лишь бы света хватило для взлета,- сказал Прохор. - А там дорога знакомая. И в темноте доберемся.
- Так, так,- ответил теперь агроном и надолго умолк. Потом с прежней ласковой усмешкой сказал: - Они выйдут вон на ту дорогу посмотреть, как мы улетим. - Его светло-голубые близорукие глаза ласково прищурились при взгляде на дорогу, ведущую к деревне...
Так они лежали до вечера. Когда солнце было уже близко к горизонту, Прохор сказал:
- Пора.
Но агроном ничего не ответил. Он знаком приказал: "ложись". Его взгляд был устремлен на дорогу. Прохор увидел на фоне заката две фигуры: женщины и ребенка. Они медленно шли по дороге к леску. Он понял, что это жена и сын агронома.
- Ладно, друг,- сказал Прохор,- пора. Но тот сердито прошептал:
- Ложись, говорят.
Прохор нехотя опустился в росистую траву, но, поглядев в ту сторону, куда смотрел агроном, замер: со стороны деревни, наперерез четко вырисовывающимся на алом закате фигурам, катилось несколько мотоциклеток: немцы. Нечего было и думать взлетать у них на глазах. Прохор с досадой стукнул кулаком по земле.
Немцы настигли пешеходов, когда те были уже далеко от кустов, скрывавших Прохора и агронома. В кустах было слышно каждое слово с дороги, видна каждая мелочь. Прохор отчетливо видел женщину. Она была так же невелика ростом, как агроном, и казалась совсем слабенькой. На ее угловатые плечи был накинут рваный платок. Голова была простоволоса. Мальчик стоял около матери и потупясь глядел в землю. Он был бледен и худ.
- Учительница? - спросил немец женщину.
- Да,- спокойно ответила она.
- В твоей школе напали на немецкий штаб.
- Я не живу в школе. - В ее голосе продолжало звучать необыкновенное спокойствие.
- Отвечать на вопрос!- крикнул немец. - В твоей школе убили офицеров?
- ...да.
- Ты должна знать, кто убил.
Женщина ничего не ответила. Она молча глядела куда-то в сторону, словно ждала увидеть нечто, что помогло бы ей найти ответ.
- Отвечать! - крикнул немец и шагнул к ней. Женщина вздрогнула, как будто успела забыть об его присутствии, и тихо ответила:
- Не могу.
- Можешь. Мы знаем, мы все знаем.
Она недоуменно посмотрела на говорившего.
- Вы ничего не знаете. - И покачала головой: - Ничего.
Порывшись в сумке, немец поднес что-то к ее глазам:
- Твой муж.
Женщина ничего не ответила и отвернулась. Лежавшие в кустах поняли, что ей показали фотографию агронома.
Мальчик быстрым движением хотел вырвать карточку у немца, но тот ударил его по руке. Ребенок вскрикнул от боли.
- Он-то скажет,- уверенно произнес немец и толкнул перед собою ребенка: - Иди вперед.
- Нет, нет,- быстро проговорила женщина, и в голосе ее в первый раз прозвучал испуг: - Не надо... Я скажу...
Прохор всем телом двинулся было к дороге, но на его рукав легла твердая рука агронома.
- Тогда говори. Ты останешься жива и этот твой... - немец кивнул на мальчикам
- Но... я не могу.
- Не надо оперы,- насмешливо произнес немец. - Нам некогда.
- Я не могу при нем,- тихо, так что слова едва донеслись до кустов, произнесла женщина. Она кивнула на ребенка: - Он скажет отцу.
- Он ничего никому не скажет, - уверенна произнес немец, и рука его привычным быстрым движением откинула клапан кобуры и вынула пистолет. При этом движении мальчик бросился к матери с отчаянным криком:
- Мама!
Больше он ничего не успел сказать. Два выстрела, один за другим, свалили его. Третий уже был послан неподвижному телу ребенка.