Я мчалась по аллее с такой скоростью, как будто за мной гнались все черти одновременно. По пути я насмерть перепугала двух мирно бредущих навстречу старушек, которые, побросав венки, резво брызнули в разные стороны.
После этого я немного опомнилась. Мне даже стало немного стыдно. Пугать людей на кладбище – не мой профиль. Пытаясь привести себя в порядок, я отряхнула облепленный снегом подол пальто, вытрясла снег из полусапожек и заправила под шапку растрепавшиеся волосы. Если я немедленно не доберусь до своей машины, то воспаление легких мне обеспечено.
Мысли все время вертелись вокруг невероятного открытия, словно кто-то специально привел меня сюда и ткнул в ту фотографию на памятнике носом: на, мол, смотри, атеистка несчастная. И все же поверить вот так сразу во всю эту чертовщину было практически невозможно. Мозг лихорадочно искал простых и понятных объяснений для подобного совпадения. И не находил.
Во что же мы вляпались, господи? За какие грехи? Почему провидение выбрало именно нас для столь чудовищного по своей жестокости эксперимента?
Когда сумбур в голове слегка поулегся, я сообразила, что ответ на мои вопросы лежит в прошлом Педаченко. Кто он такой и какая связь между ним и нами? Я даже не удивилась бы, окажись он дальним родственником кого-то из тех, кто собрался на ту злосчастную рождественскую вечеринку. Но каким образом можно отыскать следы человека через сто лет после его смерти?
Не замечая, что вслух разговариваю сама с собой, я добрела до маленькой церквушки и притормозила в пустом дворе, раздумывая, не прихватить ли с собой несколько свечей. Просто на всякий случай. Помнится, бабушка говорила, что они изгоняют из дома всякую нечисть. Теперь я стала относиться к ее словам без прежнего скепсиса.
Все еще не зная, как поступить, я таращилась на высокие окна церкви ничего не видящим взглядом и не заметила, как меня едва не сшиб с ног огромный бритоголовый бугай в распахнутой настежь кожаной куртке. Трусливо отбежав с дорожки, я с опаской покосилась на братка, слегка удивленная его появлением в подобном месте. Браток тем временем целеустремленно направился к деревянному домушке, пристроенному к зданию церкви. Ему пришлось сложиться чуть ли не пополам, чтобы заглянуть в крошечное окошко. Стараясь выражаться вежливо и прилично, что давалось ему явно с большим трудом, он просунул в окошко зажатую в лапище маленькую серую бумажку и пробасил:
– Мне, короче… это… креститься хочу. Сказали, к вам подойти.
Ответа я не расслышала. Но браток кивнул и, отвалившись от окна, прислонился к стене в ожидании. Скоро его окликнули, он, сунув башку в окошко, ответил:
– Зураб меня звать… Что за фуфло? Как это имя не подходит? Мне подходит, а вам нет? Не христианское? В каком смысле? Ну и порядки, прям как в прокуратуре. Ну, пишите Алексием, хрен с ним.
Получив свой листок обратно и отсчитав положенные деньги, Зураб, ставший Алексием, выглядел основательно потерянным. Он внимательно изучил листок, беззвучно шевеля губами. Потом поскреб затылок и посмотрел по сторонам.
– Слышь, ты, мелкая, – крикнул он, заметив меня, – не в курсе, где тут крестят?!
Я испуганно помотала головой.
– На, глянь, – сунул он мне свою квитанцию, – может, разберешь, что тут нацарапано?
Я послушно посмотрела на бумажку, где были указаны имя, фамилия, стоимость обряда и время.
– В церковь иди, вон туда. Там соберутся все, кто пришел сегодня, – посоветовала я, возвращая листок хозяину.
В этот не самый подходящий момент меня осенило. Обежав загородившего тропинку братка, я бросилась к окошку. Оно оказалось закрытым, и я принялась барабанить в стекло.
Только что я поняла, как отыскать след Педаченко. А помогла мне та самая квитанция, в которой все было расписано честь по чести. Все службы, включая и отпевание, стоили денег и должны были фиксироваться в церковном архиве. Сто лет назад отпевание было необходимой процедурой, миновать которую умерший Педаченко просто не мог. А раз обряд совершен, то должна сохраниться и запись. В ней, при определенной доле везения, могут содержаться сведения о том, кто заказывал службу и, соответственно, оплачивал ее. Если не удастся отыскать следов самого Педаченко, то появится дополнительный шанс что-то узнать о нем через его родственников.
Мне удалось привлечь к себе внимание далеко не сразу. Пришлось барабанить в окошко минут пять, прежде чем оно наконец открылось. Я разглядела в полумраке немолодую женщину в белом платочке, повязанном под подбородком.
– Чего хулиганишь? – строго спросила она.
– Простите, у меня срочное дело! – выдохнула я, заискивающе улыбаясь.
– Чего тебе не терпится? На крещение, что ли? – все так же сурово спросила женщина.
– Нет, но я…
– Тогда перерыв у меня, – отрезала тетка и попыталась захлопнуть окно.
«Прям как в магазине», – сердито подумала я и быстро просунула в оставшуюся щель руку. Тетка испуганно притормозила, не желая калечить нахалку.
– Безобразничаешь? – прикрикнула она. – Не стыдно при храме-то?
– Стыдно! Но я не могу ждать! Помогите, пожалуйста! Я замерзла и устала. Пока ваш перерыв закончится, я тут околею от холода, сами потом пожалеете! – пробормотала я жалобно.
– Полно чепуху-то молоть. Иди себе с миром.
– Не уйду, – твердо заявила я и обреченно вытащила свою руку, позволив ей закрыть окно.
Но тетка почему-то медлила, с жалостью разглядывая меня через стекло.
– Ладно уж, – проворчала она, – заходи, раз приспичило. Там сбоку дверца есть. Так ты толкни, не заперто.
С радостным писком я нырнула в низенькую дверцу и окунулась в блаженное тепло хорошо прогретого дома. Здесь пахло воском и старым деревом. Запах приятно щекотал ноздри.
Женщина поджидала меня, сидя за столом, застеленным потертой клеенкой, и неторопливо помешивала ложечкой в стакане, от которого поднимался пар. На тарелке перед ней лежали три булочки с маком.
– Хочешь горяченького? – просто спросила меня женщина.
– Да нет, спасибо большое!
– Ты ж говорила, что замерзла? – поймала меня на слове женщина. – Вот и согреешься.
– Неудобно как-то. Вроде как напросилась я. Мне бы только спросить…
– Спросить всегда успеешь. Экие вы все сегодня торопливые. Садись вот тут, возле батареи, отогрейся – ишь, посинела вся, – а потом и расскажешь, чего тебе надобно.
Женщина достала из тумбочки еще один стакан и наполнила его крепким, почти черным чаем.
– Сахара, извини, не держу. Если мед любишь – клади. Свой он, липовый.
Она пододвинула ко мне фаянсовое блюдечко с янтарным зернистым медом. Я послушно зачерпнула пол-ложечки и опустила в свой стакан, вдыхая с огромным удовольствием терпкий запах. Несколько глотков горячего чая и вправду вернули меня к жизни, по телу разлилось блаженное тепло, волнение и страх отступили.