– Бедолага. Досталось ей… – посочувствовал другой пассажир, неизвестно как оказавшийся посреди ночи в костюме и при галстуке.
Я замотала головой из стороны в сторону, потом выдавила, не узнавая свой голос:
– Разойдитесь. Пожалуйста.
Они меня не поняли. Смотрели с удивлением и жалостью, а я готова была их растерзать.
– Боится… – глубокомысленно произнес чей-то голос.
Другой принялся меня утешать:
– Да нет там никого. Никто тебя не обидит.
Но я затрясла упрямо головой, глянув на того, кто произнес эти слова, с ненавистью, и сказала:
– Она там! Дайте посмотреть!
Мой голос звучал требовательно и жалобно одновременно.
– Так тебя баба порезала? – ужаснулся кто-то.
Я затряслась от злости, тем более что как раз в этот момент рыжий толстяк в майке вознамерился опустить свой рыхлый зад аккурат на полку, где должна была находиться Наталья. Я видела только скомканное одеяло, но не могла поверить, что подруга исчезла. Очевидно, у меня прорезалось второе дыхание, потому что я, словно фурия, рванулась вперед, уцепив толстяка за майку. Ткань громко затрещала. Толстяк пошатнулся и стал заваливаться на меня, но в последний момент уперся рукой в верхнюю полку, избавив меня от ужасной смерти под его тушей.
– Во дает девка! – хохотнул лысый.
– Ловко, – поддержал его тип в костюме.
Тем временем я, поджимая окровавленную ногу, приподнялась, скрипнув зубами от боли, и наклонилась над соседней полкой. Дрожащая рука сорвала байковое одеяло.
Встрепанная Наташкина голова безмятежно покоилась на подушке. Глаза ее были закрыты. Спит? Я не могла определить этого на глаз, настолько незаметным и бесшумным было ее дыхание. Лицо подружки поражало бледностью. Я испуганно заморгала, не решаясь приблизиться к ней. Я боялась, что вместо живой теплой кожи мои пальцы коснутся холодной и безжизненной. Этого я бы не пережила.
– Ну, блин, номер. Еще одна баба, – испуганно промычал лысый, отшатнувшись.
– Она там живая? Или как? – боязливо спросил тот что в костюме.
– Хрен ее разберет. Бледная, как покойница. А вот дышит или нет – не поймешь.
– Ну, коли ее вопли товарки не разбудили, значит, труп, – высказался рыжий со знанием дела и попятился, напоровшись на мой яростный взгляд.
– Чтоб у тебя язык отсох… – прошипела я и храбро дотронулась до гипсово-белой щеки Наташки. Она медленно, словно нехотя, приподняла тяжелые веки, взглянув на меня мутными глазами. Она словно вынырнула из глубокого омута или возвратилась из другого мира и еще не до конца понимала, где находится. Я вздохнула с облегчением. Ну конечно! Нажравшись снотворного до полной отключки, Натуся погрузилась в глубокий «здоровый» сон, избежав таким образом всех ужасов минувшей ночи и едва не доведя меня до инфаркта.
* * *
На этот раз обошлось без вызова городского подкрепления. Ограничились тем, что меня и Наташку под конвоем дорожной милиции доставили в привокзальный пункт охраны порядка и сдали с рук на руки дежурному. Тот встретил подарок без видимого энтузиазма, но с печатью обреченности на невыспавшемся лице. Точно такое же выражение, кстати, присутствовало и на физиономии Юрки, который был вызван по настоянию Наташки. Выяснилось, что нападение на меня произошло вовсе не ночью, а под утро, незадолго до прибытия поезда на конечную остановку, то есть на вокзал нашего родного города. Темень за окном ввела меня в заблуждение.
Еще в поезде мне оказали первую помощь. Врач долго качал головой, заверяя меня, что мне крупно повезло, так как нож прошел по скользящей и особого вреда не нанес, хотя крови вытекло немало и рана выглядела довольно угрожающе. Спасло меня решение лечь спать головой ко входу и заброшенная в ноги подушка. Случись все наоборот – и удар пришелся бы по моей беззащитной шее. Скорее всего, я бы и понять ничего не успела, а подробности своей смерти узнала бы уже от ангелов. К счастью, поезд вошел в длинный туннель, и убийца не сразу сообразил, что называется, где зад, где перед.
Куда убийца подевался, так и осталось для меня загадкой. Скорее всего, как и в прошлый раз, сиганул в окно, но, насколько я могла понять, крышей он на этот раз не воспользовался. Я не могла назвать точное время нападения, но опергруппу в район Юдина все же направили.
Никогда не думала, что быть пострадавшей – такая морока. Поговорить я люблю, но мне еще не приходилось делать это в течение нескольких часов без перерыва. Следователь особо не хамил и вел себя довольно терпеливо, но к концу нашей беседы я чувствовала себя, как выжатый лимон. Веки мои слипались, клонило в сон, язык с трудом ворочался во рту, а мысли путались. Я уже и сама толком не понимала, кто напал, когда и почему, а следователь и подавно запутался в моих противоречивых заявлениях. Про зеркало и Педаченко я не обмолвилась ни словом, но об убийстве Милочки пришлось упомянуть. Насколько я могу судить, следователю такое совпадение не слишком понравилось, но предъявить лично мне было нечего, и он вынужден был оставить меня в покое.
Наташку, в отличие от меня, почти не допрашивали, учитывая то, что она продрыхла все самое интересное. Приведенная в чувство тем же врачом, который перевязывал мою ногу, она так осовело хлопала глазами, что у следователя пропало всякое желание с ней связываться.
Итак, очередь дошла до меня. Меня хотели убить. Самое обидное, что я понятия не имела, за что меня стоило бы отправлять на тот свет. То, что я узнала о Педаченко, не имело, с моей точки зрения, никакой пользы, ведь эти сведения никоим образом не указывали на ныне действующего убийцу. А даже если бы и была польза, то что? Кто знал о том, что я узнала? Мы с Наташкой и рассказать-то никому не успели, а убийца вот он, уже тут, с ножиком наготове.
Самым сложным было объяснить, каким образом убийца проник в купе. Дверь была заперта изнутри, я прекрасно помнила, что потом долго не удавалось открыть ее ни тем, кто сбежался на мои вопли снаружи, ни мне со стороны купе. Оставалось только окно. Оно действительно было открыто, но представить себе, что кто-то сначала проник в купе этим путем, а затем так же его покинул, было почти невозможно. Если кто-то и проделал такой трюк, то он должен был обладать ловкостью обезьяны и силой гориллы в одно и то же время. Возможно такое? Что касается обыкновенного человека – вряд ли, но если вспомнить о якобы дарованной Педаченко сверхъестественной силе… Получается, я и в самом деле имела дело со слугой сатаны? Даже сейчас поверить в такое было выше моих сил.
Если наше общение с милицией худо-бедно обошлось без потерь, то Юрка метал громы и молнии. Явившись по нашему зову – а как иначе я смогла бы добраться до дома с больной ногой? – он представлял собой угрожающее зрелище, в том смысле, что был похож на грозу – метал громы и молнии по поводу нашего безответственного поведения. А мы-то, наивные, думали, что он никогда не узнает о нашей вылазке.
Прежде чем тронуть машину с места, Юрка орал и плевался огнем минут двадцать, выражая свое негодование в самой изощренной форме. И возразить-то было нечего, тем более что со мной он вообще не пожелал разговаривать, считая основной зачинщицей этого безобразия. Обидно, честное слово, ведь его драгоценная Наташка возвратилась к нему целой и невредимой, ну разве что немного сонной, а вот мне досталось по полной программе. Но где уж мне было рассуждать о справедливости. Юрка готов был стереть меня в порошок и не стеснялся в выражениях, хотя я старательно стонала и время от времени совала ему под нос раненую конечность, беззастенчиво давя на жалость. Юрка стоял как скала. Мои страдания его не трогали. Впервые на моей памяти он разозлился по-настоящему.