Я снова вернулась к своим размышлениям. Оставалась еще дочь Елены Николаевны. Интересно, кто она и имеет ли какое-то отношение к тому, что происходит? Теперь, когда старик мертв, никто, кроме Ольги Дмитриевны, не сможет мне помочь. Но она отказалась показать фото отца девушки и даже описать ее предполагаемую внешность.
А что, если это Саша? Она во что бы то ни стало стремилась проникнуть в семью Кирсановых. Возможно, это любовь. Возможно – деньги. А возможно – стремление любым способом вернуть то, что должно было принадлежать ей по праву. Но для этого ей пришлось бы выйти замуж за своего брата! Если она знает, кто она, то не может не знать, что Андрей – ее брат! Это уже извращение какое-то получается. Хотя чего только не бывает. Если допустить, что Саша и есть пропавшая дочь Елены Николаевны, то она вполне могла попытаться найти не только семью своей матери, но и того, кто стал виновником случившегося: доктора Еремина. Если ей это удалось, то вряд ли доктор пришел от этого в восторг! Худо-бедно, но это объясняет, почему Саша погибла. Кстати, эта версия объясняет и тот факт, что она не побоялась прийти на кладбище ночью. Ведь старик говорил, что часто встречается с девушкой. Если она уговорила его разоблачить Еремина, то понятно, почему они оба мертвы. Неужели – Еремин?
Я в волнении остановила машину у обочины и вышла немного размяться. До города оставалось всего ничего, но я чувствовала страшную усталость. Свежий воздух взбодрил меня. Я вернулась в машину и снова тронулась с места.
Что толку гадать? С тем же успехом можно предположить, что таинственная дочь – это Зинка-бродяжка. А что, вполне возможно. Она-то уж точно частенько вертелась около деда Аркадия, и, кто знает, вдруг его забота о ней не что иное, как стремление искупить свою прошлую вину?
Зина выглядела моложе двадцати, но это ерунда. Излишняя худоба и полное отсутствие косметики – и перед вами девочка-подросток вместо взрослой девушки.
Устав от бесплодных предположений, я решила снова съездить к Ольге Дмитриевне и попробовать уговорить ее разрешить мою проблему. Пусть я ошибаюсь и дочь Елены Николаевны – совсем незнакомый мне человек, но зато я буду избавлена от ненужных сомнений и начну искать ответы в другом месте.
Несмотря на свинцовую тяжесть во всем теле и слипающиеся глаза, я решительно свернула на улицу, ведущую к знакомой пятиэтажке.
Уже издалека я почувствовала смутное беспокойство. Возле подъезда, где жила Ольга Дмитриевна, стояло несколько машин. Две из них – явно милицейские. Собралась довольно внушительная толпа. Люди что-то возбужденно обсуждали, глядя куда-то вверх, на последние этажи дома. Я сразу заметила одну из знакомых старушек, с которой говорила совсем недавно. По-моему, она плакала.
На ватных ногах я доплелась до подъезда. Не желая верить недоброму предчувствию, я изо всех сил старалась не прислушиваться к тому, что говорят любопытные, и устремилась прямиком к подъезду. Но, несмотря на все старания, несколько фраз прочно застряли в мозгу:
– Надо же, горе какое… Такая молодая… Совсем одна… Что же это делается…
Возле дверей меня остановил толстый усатый лейтенант и спросил:
– Вы, девушка, в этом подъезде живете?
– Нет, я в гости, – ответила я робко.
– В какую квартиру? – насторожился он.
– В пятнадцатую, к подруге, – зачем-то соврала я.
– Извините, не положено. Позже приходите. Посторонним туда пока нельзя.
– А что случилось? – спросила я, чувствуя, что сейчас разревусь.
– Не положено, девушка. Идите.
Я покорно отошла в сторону, подняла голову и посмотрела на окна пятого этажа. Утро было пасмурным, и в окнах горел свет. Сердце мое упало: в квартире одинокой Ольги Дмитриевны деловито сновали какие-то люди. Мне показалось, что я стала вдруг хуже видеть, и не сразу поняла, что просто-напросто плачу…
– Несут! – громко крикнул какой-то шустрый малец. Народ встрепенулся и придвинулся ближе к машинам. Сзади меня сильно толкнул какой-то мужчина в длинном плаще. Не извинившись, он устремился вперед. Видно, боялся пропустить самое интересное.
Из подъезда вышли двое в белых халатах, с носилками. На них лежало тело, с головой накрытое белой простыней. Я отвернулась.
Рядом со мной осталась только давешняя старушка. Она плакала, утираясь скомканным белым платочком. Она тоже меня узнала и подошла поближе.
– Видишь, горе какое! – сказала она.
– Что случилось? – повторила я свой вопрос, на который не смогла получить ответа у стража порядка.
– Да Ольга-то наша отравилась! – она снова заплакала, торопливо вытирая слезы и шумно сморкаясь.
– Отравилась? – тупо переспросила я. – Зачем?
– Кто ж его знает. Видать, тяжело ей было, бедняжке. Она странная была, грустная какая-то. Но хорошая женщина. Не то, что нынешние, – старушка покачала головой.
– Вы ее хорошо знали?
– Да не то чтобы очень. Она сторонилась людей-то, о себе не рассказывала. Все одна да одна. И в гости к ней никто не приходил. Я с ней на одной площадке жила. Иногда, бывало, поговоришь, но все больше я, а она только слушала и улыбалась. Горе-то, горе.
– А вчера к ней никто не приходил? – спросила я.
– Не знаю, милая, на даче я была. Сегодня утром вернулась, стучу к ней – хотела огурчиков свежих занести, а у нее дверь нараспашку. Я зашла, а она, сердешная, сидит в кресле, вроде бы в окно смотрит, да не отзывается. Подошла я ближе – она уж холодная. Рядом, на столике, пузырек пустой…
– Записка была?
– Какая записка?
– Самоубийцы обычно записки пишут.
– Да кому ж ей писать? Она ведь одинокая. Не было никакой записки, это точно. Послушай-ка, ты ведь к ней недавно заходила?
– Да.
– Может, тебе к участковому подойти? Вдруг что нужное вспомнишь? Ты не бойся, он у нас мужик добрый, не обидит.
Меньше всего мне сейчас хотелось общаться с представителями закона. Что я им расскажу? И кто мне поверит?
– Я подойду обязательно, – пообещала я. – Только не сейчас.
Старушка кивнула и посмотрела на толпу. Машина с телом уже уехала. Несколько милиционеров беседовали с жильцами. Воспользовавшись моментом, я попрощалась с соседкой Ольги Дмитриевны и вернулась к своей машине.
Я снова осталась ни с чем и чувствовала себя препогано. Кроме того, что я не знала – верить или нет в самоубийство Ольги Дмитриевны, я еще лишилась возможности выяснить, кто же такая эта загадочная дочь. А еще мне было просто жаль эту несчастную женщину. Неважно, как велика ее вина перед подругой и другими женщинами. Она сама пострадала больше всех. Я вполне допускала, что ее мучения были настолько сильны, что в конце концов стали невыносимыми, но меня смущала смерть деда Аркадия, происшедшая почти одновременно со смертью Ольги Дмитриевны. Конечно, возможно совпадение, а если нет?