Я сказал, что не заметил.
– Когда Вульф тайно позвал вас в столовую и показал вам тело Ланцио, лежащее за ширмой, что он сказал вам?
– Во-первых, он позвал меня не тайно. Это слышали все.
– Но он позвал вас одного. Почему?
Я пожал плечами.
– Это вам лучше спросить у него самого.
– Так что же он сказал?
– Я уже рассказывал вам. Он попросил меня посмотреть, мертв ли Ланцио, и когда я увидел, что так оно и есть, он попросил позвать Сервана.
– И это все, что он сказал?
– Насколько я помню, он еще сказал насчет приятного времяпрепровождения. Иногда он бывает саркастичен.
– Насколько я понимаю, он еще и хладнокровен. Не было ли у него каких-то особых причин быть таким хладнокровным во всем, что касалось судьбы Ланцио?
Я уселся поудобнее. Безусловно, я не собирался раскрывать мысли Вульфа, которые мне были хорошо известны. Я прекрасно знал, почему Вульф пригласил меня в столовую одного и сразу заявил, что это не наше дело. Его больше всего беспокоило то, что при расследовании убийства все осведомленные свидетели не смогут получить разрешение на отъезд или, в крайнем случае, им придется потом приезжать сюда, чтобы присутствовать на суде. Все это в корне противоречило его понятию о спокойной жизни. Такие подробности, конечно, нелегко было объяснить этому парню, который оказался настолько глупым, что попался на наивную удочку с имбирным пивом в клубном купе. Мне, безусловно, было наплевать на задержку в Западной Вирджинии или на возвращение сюда. Все дело упиралось в Вульфа.
Я сказал:
– Конечно, нет. Он никогда раньше не встречал Ланцио.
– Не случилось ли в течении дня чего-либо, что могло касаться этого трагического происшествия?
– Ничего такого я не заметил.
– Не знали ли вы или он о предыдущих покушениях на жизнь Ланцио?
– В отношении Вульфа вам надо спросить у него. Что касается меня, то я не знал.
Мой друг Толман решил пожертвовать новой дружбой ради своего дела. Он положил локти на стол и сказал тоном, который мне не понравился:
– Вы лжете!
Я поднял брови.
– Я лгу?
– Да, вы. Что миссис Ланцио рассказала вам и Вульфу, когда она посетила ваши апартаменты вчера днем?
Надеюсь, что на моем лице ничего особенного не отразилось. Неважно, как он до этого докопался, но оставался только один выход. Я сказал:
– Она поведала нам, что ее муж рассказал ей, будто обнаружил мышьяка сахарной пудре. Она попросила Вульфа попытаться оградить ее мужа от попыток отравления. Она также добавила, что ее муж просил никому об этом не сообщать.
– Что еще?
– Все.
– И вы только что сказали мне, будто ничего не знали – о предшествующих покушениях на жизнь Ланцио?
– Могу повторить это еще раз.
– Вот как? – Тон его по-прежнему был неприятен.
Я усмехнулся:
– Подумайте сами, мистер Толман. Я совсем не стараюсь перехитрить вас. Но примите во внимание одну вещь. Во-первых, только не обижайтесь, пожалуйста, вы еще молодой человек и это ваше первое расследование. Ниро Вульф провел больше расследований, чем вы даже слышали за всю вашу жизнь. Вы знаете, кто он, и знаете его репутацию. Даже если мы и знаем что-либо, могущее навести вас на след, а этого, я повторяю, мы, к сожалению, не знаем, то все равно об этом будет сообщено только в том случае, если мы найдем это нужным. Мы – старые воробьи. Я признаю, например, только факты. Это касается и покушения на жизнь Ланцио. Я могу повторить, что разговор с миссия Ланцио не давал нам никаких фактов. Все, что я знаю – это то, что ее муж, по ее словам, рассказал ей, что он нашел что-то в сахаре. Почему это должен быть именно мышьяк? Анализа не производили, Ланцио не был отравлен, его закололи. Мой опыт…
– Я не интересуюсь вашим опытом, – грубо прервал меня Толман. – Я спросил только, не помните ли вы чего-нибудь подозрительного, предшествующего убийству. Ну и что?
– Я уже ответил вам, что миссис Ланцио…
– Я это уже слышал. Что еще?
– Больше ничего.
Толман обратился к полицейскому:
– Приведите Обелла.
Так вот оно что. Только сейчас я вспомнил глупый разговор с курортным детективом. Когда он вошел, боюсь, на моем лице можно было кое-что прочитать.
Толман сказал:
– Обелл, что говорил вам этот молодой человек вчера пополудни?
Детектив не смотрел на меня. Голос его звучал хрипло.
– Он сказал: Филипп Ланцио будет убит, а когда я спросил, кем именно, он изменил тему разговора.
– Что еще?
– Это все, что он сказал.
Толман повернулся ко мне, но я предпочел перехватить инициативу в свои руки.
– Ах, это! – рассмеялся я в надежде, что мой смех прозвучит достаточно естественно. – Я помню этот разговор около тропинки, с которой кидаются камнями. Насколько я понимаю, он не передал вам сути всего разговора. Например то, что я говорил, как ревнивы друг к другу эти повара и готовы перегрызть друг другу горло из-за какого-нибудь рецепта. Упомянул и о том, что Ланцио, считавшийся одним из лучших, получает около шестидесяти тысяч в год и, естественно, пошутил, что если кто-нибудь и будет убит на почве гастрономии, то именно он.
Толман нахмурился.
– В чем дело, Обелл? Это не совсем то, о чем вы мне говорили.
Обелл спокойно посмотрел на прокурора.
– Возможно, я не совсем правильно его понял. Действительно, мы говорили обо всем, что он сейчас перечислил. Может быть, моя подозрительность детектива отметила в разговоре только упоминание о возможном убийстве.
Толман обратился ко мне.
– Почему же для своих шуток вы выбрали именно Ланцио?
Я пожал плечами.
– Я никого специально не выбирал. Очевидно, я упомянул о нем именно потому, что он один из самых известных. Я как раз только перед этим читал об этом в статье. Не хотите ли ознакомиться?
– У нас нет для этого времени, – произнес шериф, растягивая слова. – Выйди в холл, Обелл.
Детектив, по-прежнему не глядя на меня, удалился. Толман сказал полицейскому:
– Пригласи сюда Вульфа.
Я уселся плотнее. Если откинуть в сторону небольшие затруднения, которые я сам себе доставил неуместной болтовней, я мог наслаждаться предстоящим зрелищем. Я представил себе, что бы сказал инспектор из Нью-йоркской полиции, если бы он знал, что знаменитого Ниро Вульфа призывают маленькие судебные крючкотворы в крохотном городке в половине четвертого утра к ответу. После этого я подумал, что не вредно хоть немного облегчить его участь. Я встал и подтащил к столу самое большое кресло.