— Мама! — крикнула Вера.
— Бабушка, — покраснела Наталья, — что ты несешь?
— Правду, — спокойно ответила она. — Он был такой молодой и сильный. И я была молодой и сильной. Мне было только тридцать четыре. А ему двадцать четыре года. Представляете, какими мы были? Может, это лучший возраст и для мужчины и для женщины.
Она подошла к Муслиму и поцеловала его в голову.
— Это за то, что не дал обидеть Натали, — сказала она, — и сам ее не обидел. Спасибо тебе за мою внучку.
Он пожал плечами, но не стал ничего говорить.
— До свидания, — протянула ему руку Наташа.
Он пожал и ей руку.
— У нас просто европейская семья, — недовольно проворчала Вера, — такая свобода нравов. Выбирай, с кем встречаться. Широкий диапазон — от бабушки до внучки. Вы уйдете наконец или нет?
— Уходим. — Марина взяла за руку внучку, и они пошли к выходу.
— И все-таки она постарела, — екнуло сердце Муслима.
Вера взглянула на него, когда наконец мать и дочь скрылись за дверью.
— Что ты обо всем этом думаешь?
— Не знаю. Абсолютно невозможная и фантасмагорическая ситуация. Честное слово, не знаю. Но я точно знаю, что всегда любил только тебя.
— И поэтому бросил на столько лет.
— У нас каждый раз все начинается сначала. Я рассказываю, как тебя люблю. Ты вспоминаешь, что я тебя бросил. Я начинаю объяснять, что была война, ты говоришь, что это не причина. Все время одно и то же.
— Верно, — согласилась она, — и именно поэтому нам не следует строить дальнейших планов. Этот явно не тот случай, Муслим. Мы уже не молоды. У каждого из нас своя устоявшаяся жизнь. Ты мне тоже тогда нравился. Очень нравился. Но то время ушло. А сейчас другая эпоха и другое время. И ты обязан это понимать.
— Я понимаю.
— Боюсь, что нет. И моя мать всегда будет стоять между нами. Что бы мы с тобой ни говорили, как бы себя ни вели. Это просто невозможно, неприлично, в конце концов, непристойно. И как Наталья будет к тебе относиться? Как к другу бабушки или как к другу мамы? А может, как к отчиму?
— По-моему, ты все усложняешь. Можно просто как к другу.
— Так просто ничего не бывает. Тебе уже сорок восемь лет, скоро выходишь на пенсию. Как ты себе представляешь нашу совместную жизнь? Я готовлю тебе по утрам яичницу и хожу в халате и в бигудях? Но эта жизнь размеренной провинциалки не для меня. Я уже привыкла к тому, что не должна стоять на кухне, заниматься какими-то бытовыми проблемами, готовить, убирать, стирать за кем-то. У меня совсем другой ритм жизни, Муслим. Ты обязан это понять.
— Зачем так много слов? Я уже понял, что ты не можешь и не хочешь быть рядом со мной. Вот это и есть подлинная реальность. Все остальное — мишура, словесная шелуха. И даже моя случайная встреча двадцать четыре года назад не должна была влиять на твое решение. Но она повлияла. Повлияла на многое…
— Значит, не судьба, — горько усмехнулась Вера. — Значит, все так и должно было быть. Я должна была выйти за Радволина, прожить с ним столько лет и остаться вдовой. А тебе предназначено судьбой развестись и остаться холостым. На всю оставшуюся жизнь. Будем иногда встречаться или перезваниваться, вспоминая, как нам было хорошо в молодости.
— Ты и сейчас молодая.
— Нет. Это общие слова. Такие удобные, обтекаемые, вежливые. Мне уже сорок. Сорок лет, Муслим. И у меня взрослая дочь. Для женщины после сорока начинают постепенно закрываться некоторые возможности, которые были раньше. Мы острее это чувствуем, сильнее. Приближение неминуемой старости.
Он молчал. Разумом он понимал, что она права. Представлял, что она принимает решение, в том числе и за него, за них обоих. И это решение единственно правильное. Они слишком разные люди. Когда-то, в другое время и в другую эпоху, они оказались близко, рядом друг с другом, словно сама судьба решила испытать их союз, подарив им этот уникальный шанс. Но центробежные силы развели их в разные стороны. На самом деле никто в этом не был виноват. Ни война, ни развал государства, ни их личные желания или пристрастия. Сама судьба свела и развела их. Жаловаться было глупо. Это все равно что жаловаться на свой пол или цвет кожи, который дается при рождении, как некий код, носителем которого раз и навсегда является любой человек. И даже противоестественное изменение этого кода, когда пытаются изменить пол или цвет лица, не делает человека сразу счастливым. Хотя бывают и редкие исключения. Он снова почувствовал, как у него колотится сердце.
— Когда ты снова приедешь сюда, мы встретим тебя уже нашим правнуком, — улыбнулась Вера, — ровно через двенадцать лет. Тебе будет только шестьдесят. А мне пятьдесят два. Мы будем еще молоды, и я покажу тебе девочку или мальчика, которого родит наша Наташа.
— Ты считаешь, что я должен появляться в вашем городе только раз в двенадцать лет? — горько усмехнулся Муслим.
— Ты сам выбрал себе такую судьбу. Или судьба выбрала тебя. Я не знаю. Но три подряд совпадения — это слишком много, даже для судьбы. Три года Обезьяны. Следующий будет в две тысячи шестнадцатом году.
— Говорят, что Баку подаст заявку на проведение Олимпийских игр шестнадцатого года, — вспомнил Муслим. — В восьмом они пройдут в Пекине, а в двенадцатом будут в Лондоне. Значит, у нас появляется шанс увидеться на Олимпийских играх в Баку.
— Или ты снова приедешь к нам. Но надеюсь, что в этот раз повод будет гораздо более счастливый.
— Что вы думаете делать с Викторией?
— Уже поздно что-то думать. Она должна рожать. У нее будет мальчик. И она по секрету сказала мне, что хочет назвать его Муслимом. Ей всегда нравилось это имя.
— Но это не из-за меня. Это благодаря Муслиму Магомаеву.
— Кто знает, — улыбнулся Вера, — мне очень хотелось, чтобы ты меня правильно понял. Как раз в вопросе наших взаимоотношений. Мне очень хотелось, чтобы ты не уезжал отсюда с ожесточенным сердцем. Год Обезьяны — это твой кармический год, всегда помни об этом.
— Теперь уже не забуду никогда, — пообещал он.
— И спасибо тебе за все, что ты сделал, — добавила она. — Не забудь, что теперь у тебя есть знакомая в Санкт-Петербургской мэрии. Это не так плохо, как ты думаешь. И самое главное — в следующий раз мы точно не разрешим тебе оставаться в гостинице такого класса.
— Ловлю на слове, — улыбнулся он. Сердце все-таки болело.
Потом они прощались. Прощались как-то странно, осторожно обнимаясь, словно боясь расплескать друг друга, неловко подставляя щеки, словно чужие люди, лишь недавно ставшие друзьями. Обменялись рукопожатием. И потом он уехал. Когда шел к машине, она вдруг поняла, что больше никогда в жизни не увидит его. «Если он обернется, я побегу за ним, остановлю его, — твердо решила она. — Если он обернется…» Он так и не обернулся. Сел в машину, и автомобиль отъехал.