Я пришпорил Востока, желая поскорее выйти на линию прямой видимости с моими подопечными и прямого выстрела, если понадобится.
Черт, как же все-таки неприятно. Ощущаю себя сраной – мать ее – нянькой. Такая незаметная, серенькая, всегда рядом, следит за чадом. По окончании этого дела нужно будет попросить у Фомы рекомендательное письмо, и можно идти наниматься в лучшие дома хоть Мурома, хоть Коврова, хоть Сергача. Да, пожалуй, пойду в Сергач. Тамошнее соплячье покладистее. А станут бедокурить – переломаю ноги.
Поднявшись из закрывающей обзор низины, я заглянул в прицел. Телеги впереди не было видно. Если она и цела, то собравшаяся на улице толпа ее загородила. Будем считать так, пока не получим доказательства иного. Например, разорванные в куски тела, гонимые ветром окровавленные лохмотья камуфляжа или останки кобыл, освежеванных и разделанных подручными средствами на месте убоя, в огромной луже крови, разбегающейся ручейками по выщербленному асфальту. Сказать по правде, я был бы даже рад такому развитию событий. Сделал все, что мог, спасти не удалось, очень жаль. Да, это непрофессионально, да, неохота возвращать наполовину истраченный аванс, да, не смогу предоставить Фоме весомых доказательств. Но, в конце-то концов, я и не вызывался, меня заставили. А слабо мотивированный труд, как известно, имеет низкую продуктивность, особенно если использовать специалиста не по назначению.
Хотя желание полюбоваться результатами гнева толпы было велико, я предпочел не повторять вынужденных ошибок своих подопечных, возможно уже бывших, и направил пошедшего рысью Востока влево от шоссе, к промзоне.
Черт. Не знай я, что здесь производили, наверняка принял бы эти нагромождения металла за адские машины. Найти для них место более подходящее, чем преисподняя, трудно. Так и вижу кучи вопящих грешников, которых зачерпывают огромные ковши и с диким лязгом тащат до чанов, где вовсю кипит бесовское варево, и обезумевшие от ужаса грешники падают вниз и варятся, корчась и стеная, в бурлящей маслянистой субстанции, черной, как деготь, пока та не покроется розовато-желтыми разводами от выпаренных жира, лимфы и крови, пока отслоившаяся кожа не расползется лоскутами, пока мясо, сойдя с костей, не распадется на пряди, а сами кости не рассыплются, став хрупкими, как стекло. И побежит адский бульон по кривым трубам, и разольется в грязные корыта, и придут к ним твари из самых темных уголков преисподней, чтобы жрать, отрыгивать и снова жрать грешные души…
Бля, взбредет же такое в голову. Но остатки оборудования, возвышающиеся среди заросших железобетонных ангаров, и вправду смотрелись чудовищно. Этакая бесформенная мешанина из полусгнивших цистерн, опор, балок, труб и лестниц – ржавые монументы былой индустриальной мощи, достигающие двадцати – двадцати пяти метров в высоту, поскрипывающие на ветру расшатавшимися узлами. Теперь уже трудно понять, как действовали эти агрегаты, дававшие работу немалой части населения десятитысячного поселка. Некоторые рухнули и лежали на земле грудой металлолома, другие были близки к этому, теснимые лесом, безжалостно разрушающим фундаменты, и подтачиваемые коррозией. В одной из прогнивших стальных бочек слышался скрежет когтей по тонким стенкам. Должно быть, крысы свили гнездо. Верхотуру «адских машин» облюбовали вороны.
Я спешился и взял коня под уздцы. Не хотелось привлекать внимание высоким силуэтом, да и стрелять с седла не приучен.
Мы благополучно миновали кладбище достижений народного хозяйства и уже приближались к выезду из Юрьевца, когда из-за угла впереди стоящей бетонной коробки мне наперерез вырулил задумчивый субъект. Он остановился, краем глаза заметив направленный в его сторону «АПБ», и поднял замотанные лоскутами тряпья руки. Между нами было метров двадцать.
– Нет-нет! – вовремя опомнился мыслитель, потому как спусковой крючок уже почти выбрал ход. – Я не заразный! Не стреляй!
– А руки почему замотаны? – сам не ожидал от себя такого вопроса, до сих пор не пойму, зачем его задал, вместо того чтобы влепить пулю потенциальному разносчику инфекции.
– Это не то! – просиял везунчик щербатой улыбкой и принялся разматывать свои клешни. – Это не копоть! Я сам… – запнулся он, развязывая зубами узел. – Сам боялся. Думал – все, амба, приехали. Ан нет, поживем еще! Во, глянь.
– Стой смирно. Я и отсюда прекрасно твои гнойники вижу.
– А знаешь, что это такое? Ящур! Всего лишь сраный ящур! – Мужик утер рукавом слезы счастья и, подняв глаза к небу, перекрестился. – Спасибо, господи.
– Откуда известно? Ты медик?
– Я – нет, а вот человек, что здесь недавно с теми бандитами проезжал – дай ему бог здоровья, – медик. Сразу видно. Он-то и сказал, мол, хуйня это все, а не чертова копоть. Ящур, мол, у вас. А и действительно, я, как только услыхал, так и вспомнил сразу – тут ведь до войны, вон, через дорогу и направо, институт какой-то был, на животных лекарства для скотины домашней испытывали. А у скотины какая первейшая напасть? Ящур! Испытывали-то небось на свиньях больных да коровах. Тут и хоронили. Почто далеко возить, когда лес кругом? А теперь – я вот что думаю – воды-то грунтовые могильник этот вскрыли да всю заразу к нам в Лакинск и принесли! Сами хороши, конечно. Развели панику – копоть-копоть! Ну, ничего, не велика беда. Старые скважины засыплем, новые выроем и заживем лучше прежнего, – мужик вдруг погрустнел и начал прилаживать назад размотанные бинты. – Людей только жаль. Зазря под владимирскими пулеметами легли. Эх… Как теперь с этими мразями уживаться? – он, не обращая больше внимания на готовый к стрельбе «АПБ», развернулся ко мне спиной и побрел в сторону Лакинска.
Последнее время стал все чаще ловить себя на том, что испытываю обиду. Всегда терпеть не мог обиженных, а тут такой конфуз. Вот и сейчас опять. Сколько там положил пулеметчик возле КПП «предупредительной» очередью? Двадцать восемь голов. Двадцать восемь безоружных, нуждающихся в медицинской помощи жалких ничтожных обывателей. Они никого не замочили, не кинули на бабло, не насиловали ничьих сестер, дочерей, матерей, не ставили ничей авторитет публично под сомнение. Они просто хотели поговорить. Хотели, чтобы к ним вышел медик и вынес вердикт – жить или умереть. Будь этот медик толковым и верным клятве, все бы закончилось прекрасно. Даже дай он второй ответ, толпа, понурив головы, так же спокойно расползлась бы доживать недолгий век по родным углам или искать спасения на новом месте. Но вместо медика они дождались очереди из «ПКМ». Один мудак один раз нажал на спуск и сделал двадцать восемь трупов. И что, его заклеймят позором? Да ни хуя. Он выполнял приказ, защищая родной город от смертельной угрозы. А теперь возьмем меня. Не знаю, сколько точно на моем счету покойников, думаю – не больше сотни. Сотня трупов за десять лет активной трудовой деятельности! Итак, я – десять ублюдков в год, тот ухарь – двадцать восемь божьих овечек за пять секунд. На кого боязливо косятся и шепчут, думая, что их не слышно: «Это тот самый. Точно тебе говорю. Он из людей мозг через глазницы высасывает, а детей жрет целиком»? Ебаные неблагодарные твари. Я всего-то двух малолеток замочил, и то когда сам был таким же сопляком. И уж точно их не жрал. Ну, Бабу только покусал слегка. А эти сплетни про высасывание мозгов – вообще полная чушь! Какая безграмотная падла такое выдумала? Найти бы суку да продемонстрировать, как на самом деле мозг из черепа извлекается. Э-хе-хе. Мир полон глупости и предрассудков. Хотя, с другой стороны, в нашей профессии репутация чем хуже – тем лучше. Может, и черт с ними? Пусть болтают. Хм… Думаю, будет не лишним даже пустить пару-тройку слушков от себя лично.