— Только если выслать поисковую группу. Но я решил этого не делать. Я счел, что лучше, чтобы все находились вместе, здесь, в доме. На острове не принято беспокоить гостей или как-то связываться с ними, пока это не станет абсолютной необходимостью.
Дэлглишу очень хотелось сказать, что убийство порождает свои собственные необходимости, но промолчал. Двух упомянутых гостей так или иначе придется допросить, но с этим можно подождать. Сейчас было гораздо важнее собрать вместе постоянно живущих на острове сотрудников.
— Два наших изолятора, — пояснил Мэйкрофт, — находятся в башне прямо под моей квартирой. Может, и не очень практично, но на том же этаже — медпункт, и там очень спокойно. Носилки едва входят в лифт, но раньше нам никогда не приходилось этого делать. Лифт заменили три года назад. Пожалуй, пора им опять заняться.
— А записки мистера Оливера вы не нашли? — спросил Дэлглиш. — На маяке или еще где-нибудь?
Мэйкрофт ответил:
— На маяке — нет. Но мы и не подумали искать. Мы не посмотрели, например, у него в карманах. Если откровенно, нам это даже в голову не пришло. Это выглядело бы совершенно неуместно.
— А мисс Оливер не упоминала о какой-нибудь записке, оставленной им дома?
— Нет. И мне не хотелось бы задавать ей такой вопрос. Я пришел сообщить мисс Оливер, что ее отец умер. Пришел как друг, не как полицейский.
Его слова, сказанные тихим, спокойным тоном, тем не менее звучали язвительно, и, взглянув на Мэйкрофта, Дэлглиш увидел, что тот покраснел. Дэлглиш промолчал. Ведь Мэйкрофт первым обнаружил труп Оливера; если учесть все обстоятельства, он еще хорошо держится.
К его удивлению, на колкость откликнулась доктор Гленистер. Она сказала:
— Будем надеяться, что остальные ваши коллеги во достоинству оценят это различие.
Лифт с панелями резного дерева и скамьей с мягким кожаным сиденьем у задней стенки оказался просторным. Две его стены украшали зеркала. Пока лифт нес их всех наверх, Дэлглиш, разглядывая лица Мэйкрофта и Стейвли, отраженные в бесконечности, был поражен их несходством. Мэйкрофт выглядел моложе, чем можно было ожидать. Разве он приехал на Кум не после того, как вышел на пенсию? Либо он ушел с работы раньше положенного возраста, либо годы милостиво с ним обошлись. Впрочем, почему бы и нет? Жизнь провинциального адвоката не так уж часто подвергает его риску быть приглашенным на дознание в случае насильственной смерти. Волосы Мэйкрофта, светло-каштановые и шелковистые, уже начинали редеть, но в них не было видно ни малейшего признака седины. Его глаза под прямыми бровями были светло-серые, ясные, кожа гладкая, почти без морщин, если не считать трех параллельных неглубоких линии на лбу. Однако молодой энергии в нем не ощущалось. У Дэлглиша создалось впечатление, что перед ним — честный и добросовестный человек на пороге пожилого возраста, который всегда стремился не столько выигрывать жизненные битвы, сколько избегать их; семейный поверенный в делах, с которым можно проконсультироваться и получить надежный совет в том случае, если вам нужен компромисс, поскольку сам он не годится для битвы.
Гай Стейвли, несомненно, гораздо более молодой, выглядел лет на десять старше своею коллеги. Его волосы уже теряли цвет из-за густой проседи, на макушке светилась тонзура небольшой лысины. Он был высок, выше метра восьмидесяти, насколько мог судить Дэлглиш. Походка у Стейвли была неуверенная, костлявые плечи постоянно опущены, подбородок выставлен вперед, словно доктор все время ждал встречи с несправедливостями, уготованными ему жизнью. Дэлглиш вспомнил слова Харкнесса, сказанные легким тоном: «Стейвли поставил неверный диагноз, и ребенок умер, вот он и нашел себе работку в таком месте, где худшее, что может случиться, — это если кто-нибудь со скалы свалится, а он тут будет совершенно ни при чем». Дэлглиш знал, что с человеком может случиться такое, что оставит свой след на всю жизнь, травмирует его и умственно, и физически, такое, что никогда не забывается, в чем невозможно переубедить, что не облегчить ни разумными доводами, ни раскаянием. Ему приходилось видеть на лицах неизлечимо больных людей то самое выражение, которое он видел теперь на лице Стейвли: стоическое долготерпение без проблеска надежды.
Лифт мягко остановился, и Дэлглиш со спутниками прошли вслед за Мэйкрофтом направо по коридору с крашенными в кремовый цвет стенами и выложенным плиткой полом и остановились у двери.
Мэйкрофт достал из кармана ключ с ярлыком и сказал:
— Это единственная комната, которая запирается, и, к счастью, мы еще не потеряли от нее ключ. Я полагал, что вам необходимо будет убедиться, что к трупу никто не прикасался.
Он отодвинулся, давая им войти, и вместе с доктором Стейвли остался стоять в дверях.
Комната оказалась неожиданно просторной, с двумя высоко расположенными окнами, глядящими в сторону моря. Верхняя часть одного из окон была открыта, и тонкие кремовые занавеси, которыми оно было задернуто, трепетали неровно, словно от затрудненного дыхания. Обстановка представляла собой компромисс домашнего комфорта с больничной практичностью. Обои в стиле «Уильям Моррис», два мягких викторианских кресла со стегаными спинками и письменный стол — английский ампир, — стоящий под одним из окон, вполне соответствовали успокаивающей неофициальности комнаты для гостей, тогда как столик для хирургических инструментов, надкроватный столик-поднос и больничная кровать с рычагами, с поднимающимся изголовьем и опорой для спины говорили о холодной безликости больничной палаты. Кровать помещалась под прямым углом к окнам. Они располагались так высоко, что пациент мог видеть только небо, но можно было предположить, что даже такой ограниченный вид служил успокаивающим напоминанием о том, что за стенами больничного изолятора мир по-прежнему существует. Несмотря на ветерок, подувавший из открытого окна, и непрестанное биение моря, Дэлглишу казалось, что воздух здесь затхлый, а комната тесная, словно тюремная камера.
Подушки с кровати были убраны на одно из кресел; труп, укрытый простыней, лежал, четко вырисовываясь под ней, как бы в ожидании человека из похоронного бюро. Профессор Гленистер поставила саквояж на надкроватный столик и достала оттуда полиэтиленовый халат, запечатанный пакет с перчатками и лупу. Никто не произнес ни слова, пока она надевала халат и натягивала тонкий латекс на свои длинные пальцы. Подойдя к кровати, она кивнула Бентону-Смиту, и он стал снимать простыню, педантично складывая ее от изголовья к изножью, а затем — от одного бока к другому, и лишь потом, осторожно, будто участвуя в религиозном ритуале, отнес этот аккуратный квадрат полотна к креслу и положил на подушки. Затем, не дожидаясь указаний, он зажег одиночную лампу над кроватью.
Профессор Гленистер обернулась к двум мужчинам, стоявшим в дверях:
— Благодарю вас, вы мне больше не понадобитесь. Через некоторое время сюда прибудет специальный вертолет для перевозки умерших. Я отправлюсь с ним. Может быть, вы подождете мистера Дэлглиша и его сотрудников у себя в кабинете?