Миссис Бербридж, очевидно, предвидела, что они будут есть отдельно. Она не добавила лишних тарелок или столовых приборов, только бокалы для вина и пару кружек, что позволяло предположить, что она допускает — пить они все же могут и втроем. На полке шкафчика лежала написанная ее рукой записка: «Пожалуйста, позвоните, если Вам понадобится что-нибудь еще». Дэлглиш решил, что нужно свести просьбы к минимуму. Если он и его коллеги решат поесть вместе, нетрудно будет принести все необходимое из конюшенного корпуса.
Обед был оставлен ему в металлическом контейнере с судками, стоявшем на полке под деревянным ящиком с надписью «Для писем». В записке, прикрепленной к большему судку, говорилось:
«Пожалуйста, разогрейте оссо букко [15] и печеный картофель в духовке в течение тридцати минут при 160 градусах. Крем-брюле — в холодильнике».
Следуя инструкции и накрывая на стол, он с грустной иронией размышлял о странности ситуации. В прежние годы, с тех пор как сержантом он поступил на службу в управление уголовной полиции, ему уже приходилось вспоминать свои «трапезы» на дежурстве, торопливые или не очень, на воздухе или в помещении, в одиночестве или вместе с коллегами, довольно вкусные или едва съедобные. Большинство из них, конечно, давно забылись, но некоторые, особенно из тех времен, когда он был молодым полицейским детективом, по-прежнему порой тревожили его память: зверское убийство ребенка стало навсегда нелепейшим образом ассоциироваться с бутербродами с сыром, которые с яростной энергией делала мать ребенка; гора никому не нужных квадратных ломтиков все росла и росла, когда вдруг с пронзительным криком женщина схватила нож обеими руками и вонзила его в разделочную доску, а затем, рыдая, упала лицом в рассыпающуюся гору хлеба с сыром. Или — он, вместе со своим напарником, сержантом-детективом Нобби Кларком, прячется под мостом от проливного дождя, пока они ждут прибытия судебного патологоанатома. Нобби Кларк достает из следственного чемоданчика два пирожка с мясом: «А ну-ка, пожуй малость, сынок. Жена спекла. Сразу оживешь». Дэлглишу до сих пор вспоминалось чувство покоя, исходящее от еще теплых пирожков, зажатых в замерзших руках; никогда больше еда не казалась ему такой вкусной. Но трапезы на острове Кум, похоже, будут из самых странных. Неужели он и его коллеги станут получать пищу по милости убийцы? Вне всякого сомнения, управление уголовной полиции когда-нибудь заплатит — кто-нибудь из чиновников Скотланд-Ярда возьмет на себя труд выяснить, сколько надо заплатить, а в Кум-Хаусе, как можно предположить, уже имели место взволнованные консультации мистера Мэйкрофта с миссис Бербридж по поводу беспорядка, привнесенного приездом полицейских в домашний уклад острова. Совершенно очевидно, что их решили принять как обычных гостей. Но значило ли это, что они могут обедать в Большом доме, если предупредят о своем желании заранее? Хотя бы в этом Дэлглиш мог уберечь Мэйкрофта от неловкости. Однако он был благодарен, что сегодня вечером миссис Бербридж или миссис Планкетт решили, что после ленча, состоявшего из сандвичей и чая, им полагается горячий обед.
И все же, когда оссо букко было готово, аппетит Дэлглиша вопреки стимулирующему запаху лука, помидоров и чеснока, заполнившему кухню, загадочным образом угас. После нескольких кусочков телятины, такой нежной, что мясо само отделялось от кости, он понял, что слишком устал, чтобы есть. Убирая со стола, он убеждал себя, что это неудивительно. Он неделями перерабатывал, пока неожиданно не возникло теперешнее дело, и здесь, на Куме, даже в те минуты, что он оставался один, остров рождал в нем странное беспокойство. Неужели он, Дэлглиш, не поддается спокойствию этого острова из-за того, что утратил свой собственный покой? Сейчас в его душе бушевал вихрь надежд, тоски и отчаяния. Он стал вспоминать о женщинах, которые ему когда-то нравились, которых он уважал, дружбой которых дорожил, близостью с которыми наслаждался. Отношения с ними не требовали иных обязательств, кроме сохранения тайны, и не рождали иных ожиданий, кроме стремления дарить и получать наслаждение. Женщины, которые ему нравились — утонченные, интеллектуальные, — не искали постоянства. Они занимались престижной работой, у них были доходы повыше, чем у него, а также собственные дома. Час, проведенный с детьми друзей, усиливал их убежденность в том, что материнство — пожизненный приговор, и они были благодарны судьбе за то, что психологически к этому не приспособлены. Они признавались в эгоизме без всякого стеснения, и если потом жалели об этом, никогда не отягощали Адама своими жалобами. Его отношения с женщинами обычно заканчивались из-за требований, предъявляемых его работой, и если с той или другой стороны возникала обида, гордость обязывала это чувство скрывать. Однако сейчас, полюбив, как ему казалось, впервые после смерти совсем еще молодой жены во время родов, Дэлглиш нуждался в недостижимых гарантиях, в доказательствах, что любовь не угаснет — не менее того! Как все-таки странно, что секс — это так просто, а любовь — сплошные сложности!
Усилием воли он заставил себя выбросить из головы образы прошлого и личные проблемы настоящего. Надо было заняться делом: Кейт и Бентон явятся сюда через пять минут. Вернувшись на кухню, он заварил крепкий кофе, откупорил бутылку красного и раскрыл дверь коттеджа в мягкий, ароматный вечер, ярко освещенный звездами, высыпавшими на синий полог неба.
Кейт и Бентон-Смит ели каждый у себя, забрав судки с обедом на кухне Кум-Хауса после телефонного звонка миссис Планкетт. Кейт подумала, что если бы она работала здесь с Пьером Таррантом, они обедали бы вместе, на время забыв о соперничестве, и спорили бы о расследовании дела. Но с Бентоном-Смитом все было иначе, и вовсе не потому, что он младший по чину — это никогда ее не беспокоило, если коллега был ей по душе. Но А.Д., как обычно, прежде всего спросит мнение младшего, и если Бентон настроен похвастать своим интеллектом, она не намерена устраивать ему генеральную репетицию. В конюшенном корпусе им предоставили квартиры бок о бок. Кейт мельком посмотрела обе, прежде чем сделать свой выбор, и знала, что квартира Бентона — зеркальное отражение той, что получила она. Комнаты были обставлены довольно скупо; как и у нее, гостиная Бентона была небольшая, размером около двенадцати футов на восемь, крохотная кухонька, где можно было лишь разогреть еду и приготовить горячее питье, а наверху — спальня с одной кроватью и душевой за стенкой.
Она понимала, что эти квартирки обычно занимают сотрудники, работающие поденно или понедельно. Несмотря на то что миссис Бербридж, видимо, с помощью Милли, приготовила комнаты для этой неожиданной и вряд ли желанной гостьи — постель свежезастелена, кухня блистает чистотой, хлеб и молоко в холодильнике, — в квартире все же оставались следы пребывания предыдущей обитательницы. Справа от кровати висела гравюра Рафаэлевой Богоматери с младенцем, а слева — семейная фотография в дубовой рамке. Все семейство, обездвиженное сепией, продуманно расположилось у поручней морского пирса: бабушка и дедушка (дедушка — в инвалидном кресле) широко улыбаются, родители в праздничной летней одежде и трое ребятишек, круглолицых, с одинаковыми челками, напряженно смотрят прямо в объектив фотокамеры. Можно было предположить, что одна из этих фигур и есть та, что обычно занимает эту квартиру. Ее домашний халат из розовой шенили [16] висел в стенном шкафу, тапочки стояли наготове прямо под ним, а на книжной полке Кейт обнаружила романы Кэтрин Куксон в бумажных обложках. Снимая с плечиков этот халат и вешая вместо него свой собственный, Кейт почувствовала, что непрошено вторгается в чужую личную жизнь.