— Господи! Когда ты узнал об этом?
— Ее литагент, Велма Питт-Каули, позвонила мне в два сорок пять, когда я вернулся после ленча. Пыталась дозвониться с половины второго. Карлинг позвонила ей из магазина.
— И ты до сих пор молчал?
— У меня были более важные занятия, чем крутиться по издательству, выясняя у сотрудников, есть ли у них алиби. В любом случае это твое дело. Только я не стал бы придавать этому слишком большое значение. Я догадываюсь, кто в этом виноват. И вообще все это не так уж важно.
— Но не для Эсме Карлинг, — мрачно ответила Клаудиа. — Ты вправе ее не любить, презирать или жалеть, но недооценивать ее нельзя. Она может оказаться гораздо более опасной, чем ты воображаешь.
Верхний зал ресторана «Коннот армз», близ Ватерлоо-роуд, был переполнен. Мэтт Бейлис, владелец ресторана, не сомневался в успехе поэтического вечера. Уже к девяти часам выручка в баре превысила всегдашнюю четверговую норму. В небольшом зале наверху обычно подавали ленч — горячие обеды в «Коннот армз» не пользовались особым спросом, — но порой зал можно было освободить и для других надобностей. Брат Мэтта, работавший в какой-то организации, имевшей отношение к искусству, уговорил обслужить его мероприятие вечером в четверг. Планировалось, что несколько уже публиковавшихся поэтов будут читать свои произведения, а в промежутках станут выступать любители — все, кто захочет принять в вечере участие. Установили входную плату — по фунту с человека, и Мэтт поставил стойку в дальнем конце зала, где вино шло за наличные. Мэтт и представления не имел, что поэзия так популярна и что такое множество его постоянных посетителей стремятся выразить себя в стихах. С самого начала продажа билетов шла вполне удовлетворительно, но теперь запоздавшие прямо-таки валом валили, да и посетители бара, услышав, что у них над головами происходит что-то развлекательное, спешили наверх по узкой лестнице с кружками в руках.
Энтузиазм Колина вызывали самые разнообразные и самые модные направления: искусство черных, женское искусство, искусство голубых, искусство Британского содружества, упрощенное искусство, новаторское искусство, искусство для народа. Сегодняшнее мероприятие рекламировалось как «Поэзия для народа». Самого Мэтта главным образом интересовало пиво для народа, но он не видел причин тому, чтобы интерес брата к искусству и его собственный не соединились к взаимной выгоде. Колин стремился превратить «Коннот армз» в общепризнанный центр декламации современных стихов и публичную трибуну для молодых поэтов. Мэтт, наблюдая, как нанятый помогать на вечере бармен торопливо откупоривает бутылки калифорнийского красного, неожиданно для себя обнаружил, что и его интересует современная культура. Он время от времени поднимался из бара в зал, чтобы попробовать новое развлечение на вкус. Стихи были ему в основном непонятны; разумеется, очень немногие из них обладали рифмой или сколько-нибудь отчетливым ритмом, а именно это для него служило определением поэзии; однако все стихи встречались энергичными аплодисментами. Поскольку большая часть публики и сами поэты курили, застоявшийся воздух был пропитан запахом табака и пивными парами.
Гвоздем программы был объявлен Габриел Донтси. Он просил, чтобы ему дали выступить пораньше, но большинство поэтов, читавших стихи до него, превышали регламент, особенно любители, не обращавшие внимания на Колина, шепотом намекавшего, что их время истекло, так что было уже почти половина десятого, когда Донтси медленно поднялся на трибуну. Его слушали в почтительном молчании и громко аплодировали, но Мэтту было ясно, что стихи Донтси о войне, которая для большинства присутствующих была уже историей, не имели ни малейшего отношения к тому, что занимало этих людей сегодня. Потом Колин протолкался к Габриелу сквозь толпу:
— Вам обязательно нужно уйти? Несколько наших собираются после окончания пойти куда-нибудь поесть.
— Сожалею, но мне это будет слишком поздно. Где я могу взять такси?
— Мэтт может позвонить из бара, но вы, пожалуй, поймаете машину быстрее, если выйдете на Ватерлоо-роуд.
Донтси вышел из ресторана почти незамеченным. Никто ему даже «спасибо» не сказал, и у Мэтта осталось неловкое чувство, будто со стариком как-то нехорошо обошлись.
Донтси едва успел выйти из ресторана, как к стойке бара подошла пожилая пара. Мужчина спросил Мэтта:
— Что, Габриел Донтси уже ушел? У моей жены есть первое издание его стихов. Она была бы в восторге, если бы он подписал книгу. А наверху его нигде не видно.
— Вы на машине? — спросил Мэтт.
— Припаркована в трех кварталах отсюда. Не могли найти места поближе.
— Так вот он только что ушел. Идет пешком. Если поспешите, сможете его догнать. Но вы его скорее всего упустите, если станете ждать, чтобы сходили за вашей машиной.
Они поспешно ушли. Женщина с полными надежды глазами сжимала в руке томик стихов.
Не прошло и трех минут, как они вернулись. Из-за стойки бара Мэтт видел, как они входят в дверь, с обеих сторон поддерживая Габриела Донтси. Он прижимал ко лбу пропитанный кровью платок. Мэтт бросился им навстречу:
— Что случилось?
Явно потрясенная, женщина ответила:
— На него напали. Трое. Двое черных и один белый. Они над ним наклонились, но убежали, когда нас увидели. Впрочем, бумажник его они забрать успели.
Мужчина оглядел бар, нашел свободный стул и усадил Донтси.
— Надо вызвать полицию и «скорую помощь», — сказал он.
Голос Донтси звучал сильнее, чем ожидал Мэтт.
— Нет, нет. Со мной все в порядке. Не нужно ни полиции, ни «скорой помощи». Это только ссадина. Я как раз этим местом ударился, когда упал.
Мэтт в нерешительности смотрел на старика. Казалось, тот страдал больше от потрясения, чем от боли. И какой смысл вызывать полицию? Нет ни одного шанса, что налетчики будут пойманы, и в полицейской статистике добавится еще одно не раскрытое мелкое преступление. Мэтт, вообще-то принципиальный сторонник полиции, тем не менее предпочитал видеть полицейских у себя в баре как можно реже.
Взглянув на мужа, женщина твердо сказала:
— Мы будем проезжать мимо больницы Святого Фомы. Отвезем его туда, в отделение травматологии. Это самый разумный выход.
Было очевидно, что последнее слово в этом разговоре не за Габриелом Донтси.
Они хотят как можно скорее избавиться от ответственности, подумал Мэтт, однако у него и в мыслях не было их за это винить. Когда они ушли, он поднялся в зал, чтобы проверить запасы вина, и обнаружил на столе возле входа пачку тонких томиков. Его вдруг охватила жалость к Габриелу Донтси. Бедный чертяка не стал даже ждать, когда станут подписывать книги. Но может, это и к лучшему. Всем было бы неловко, если бы ему не удалось свои книги продать.
На следующее утро — в пятницу, пятнадцатого октября — Блэки проснулась в предчувствии чего-то ужасного. Ее первым осознанным ощущением был страх перед наступающим днем, перед тем, что могло ждать ее впереди. Она накинула халат и пошла вниз — готовить утренний чай, размышляя, не разбудить ли Джоан. Она ведь может сказать ей, что у нее болит голова и она, пожалуй, не пойдет на работу. Может попросить ее попозже позвонить и извиниться, пообещав, что в понедельник Блэки обязательно будет на месте. Однако она не поддалась соблазну. Понедельник наступит слишком быстро и принесет с собой еще более тяжкие волнения. А ее отсутствие сегодня может показаться подозрительным. Все в издательстве знают, что она никогда не брала отгулов, никогда не болела. Она должна явиться на работу как ни в чем не бывало, словно это самый обычный день.