– Конечно, все это ее очень увлекает. Все ей внове. Ну только я скажу, какая разница – эта работа или другая какая? Большую часть времени тоже скука одна. Не думаю, что с нашей Брендой что-нибудь такое уж страшное может в Лаборатории Хоггата случиться.
Такую беседу о первой работе их единственной дочери они вели уже не в первый раз: повторение привычных доводов утешало и успокаивало обоих. Мысленно миссис Придмор следовала за дочерью, пока та энергично крутила педали своего велосипеда: вот ее велосипед подскакивает по проселку между равнинными полями мистера Боулема и выбирается на Тенпенни-роуд, мимо коттеджа миссис Баттон, где в детстве Бренду угощали рисовыми лепешками и домашним лимонадом; проезжает через дамбу Тенпенни-Дайк, где она до сих пор летом собирает первоцветы-баранчики, потом сворачивает направо, на шоссе Чевишемроуд, и мчитпо прямой целых три километра, мимо владений капитана Мэсси, и въезжает в Чевишем. Тут уж она наизусть каждый метр знает, все тут знакомо, никаких тебе опасностей, можете быть уверены. И даже Лабораторию Хоггата, хоть там кровь, хоть не кровь, знают в Чевишеме больше семи десятков лет, а само поместье Хоггата – Чевишем-Мэнор – простояло тут почти втрое дольше. Ничего такого уж страшного в этой Лаборатории с Брендой не может случиться. Миссис Придмор, вполне успокоившись, раздвинула занавески на окнах и с удовольствием принялась за третью чашку чаю.
Без десяти девять почтовый фургон подъехал к Спроггову коттеджу на окраине Чевишема, чтобы доставить письмо. Письмо было адресовано мисс Стелле Моусон, Лавандовый коттедж, Чевишем, но почтальон был человек здешний и разница в названии коттеджа его не смущала. Целых четыре поколения Спроггов жили здесь раньше, и крохотная треугольная лужайка перед домом всегда звалась Спрогговым лужком. Новый владелец, пристроив к коттеджу гараж, современную кухню и ванную, решил отметить эту метаморфозу, насадив вокруг дома зеленую изгородь из кустов лаванды и изменив название. Но местные жители сочли новое название всего лишь чудной прихотью чужака, которую вовсе ни к чему признавать, а тем более использовать. Лавандовая изгородь, как бы из сочувствия к их точке зрения, не смогла пережить первую же местную зиму, и Спроггов коттедж остался Спрогговым коттеджем.
Анджела Фоули, в свои двадцать семь лет личный секретарь директора Лаборатории Хоггата, взяла конверт. Уже по качеству бумаги, по профессионально отпечатанному адресу и лондонской марке она тотчас же догадалась, что это за письмо. Этого письма они и ждали. С конвертом а руке Анджела прошла на кухню, где завтракала вместе с подругой, и молча протянула ей письмо. Внимательно следила за выражением ее лица, пока та читала. Подождав с минуту, спросила:
– Стелла? Ну, что?
– То, чего мы боялись. Он больше не может ждать. Ему нужно побыстрее продать дом, и у него имеется приятель, которому этот коттедж может пригодиться – выходные проводить. Как постоянные съемщики, мы имеем право первого выбора, но к следующему понедельнику он должен знать, интересует нас его предложение или нет.
Стелла перебросила листок через стол Анджеле. Анджела с горечью откликнулась:
– Интересует? Разумеется, интересует! Он и сам это прекрасно знает. Мы ему несколько недель назад дали знать, что ищем деньги под закладную.
– Ну, это просто у юристов жаргон такой. На самом деле его поверенный просто хочет выяснить, готовы мы купить коттедж или нет. А у нас ответ может быть только один – не готовы.
Арифметика тут простая. Нечего было и обсуждать. Владелец запрашивал шестнадцать тысяч фунтов. Ни один банк, дающий ссуды под закладные, куда бы они ни обращались, не давал больше десяти. Обе вместе они сэкономили чуть больше двух тысяч фунтов. Для первого взноса не хватало четырех. А время поджимало, и эти четыре достать было так же невозможно, как если бы им недоставало сорока.
Анджела сказала:
– Меньше он, наверное, ни за что не возьмет?
– Нет. Мы ведь уже пробовали. Да и с чего бы вдруг? Полностью обновленный коттедж семнадцатого века, с тростниковой крышей. Да мы и сами его улучшали, насадили сад. Глупо было бы отдать дом дешевле, чем за шестнадцать, даже постоянно живущим съемщикам.
– Но, Стар, мы же и есть постоянно живущие! Ему придется сначала выселить нас!
– Только по этой причине он и ждет так долго. Знает, в наших силах ему все осложнить. Но я вовсе не собираюсь жить тут, зная, что нас едва терпят, что в конце концов все равно придется съехать. Я не смогу писать в таких условиях.
– Но нам ведь не собрать четыре тысячи за неделю! И кредит в банке не взять – при том, как обстоят сейчас дела, даже если бы…
– Если бы у меня книга должна была выйти в этом году. Но она не выйдет. И то, что я зарабатываю своими писаниями, едва покрывает мою часть расходов на жизнь. Ты очень тактично ни словом об этом не обмолвилась.
Но она и не собиралась этого говорить. Стелла не из тех писателей, что работают как конвейер, выпуская одну книгу за другой. И нельзя рассчитывать, что ее книги принесут много денег. Как это сказал один из недавних рецензентов? «Изощренная наблюдательность в сочетании с элегантной, глубоко эмоциональной и многосмысленной прозой». Неудивительно, что Анджела может наизусть цитировать все рецензии, хоть порой и задумывается над тем, что же в них на самом деле имеется в виду. Ведь именно она так аккуратно и тщательно наклеивает их на страницы альбома для вырезок, который Стелла так подчеркнуто презирает! Она смотрела, как подруга ходит взад-вперед по кухне: голова опущена, руки глубоко засунуты в карманы домашнего платья, шаг – напряженно крадущийся… Эту ее манеру ходить они меж собой называли «тигриной охотой». Потом Стелла сказала:
– Как жаль, что этот твой кузен такой неприятный. Можно было бы попросить у него взаймы. Он легко обошелся бы без такой суммы.
– Но я ведь уже обращалась к нему. Не из-за дома, конечно. Я уже как-то просила его одолжить мне денег.
Смешно, до чего трудно ей было признаться в этом. В конце концов, Эдвин действительно ее кузен. Она вправе была у него попросить. И, кроме того, это же были деньги ее собственной бабушки! И непонятно, почему Стар сердится. Временами Анджела совсем не страдала, когда Стелла сердилась. Иногда даже нарочно провоцировала эти вспышки гнева, ожидая – возбужденно и полувиновато – взрыва горечи и отчаяния. В такие моменты она чувствовала себя не столько жертвой, сколько привилегированным зрителем, еще более наслаждаясь неминуемым раскаянием и сладостью примирения. Но сейчас, впервые за все время, она ощутила холодок настоящего страха.
– Когда?
Отступать было некуда:
– В прошлый вторник. Вечером. После того как ты решила, что нам следует отменить заказ на мартовскую поездку в Венецию – из-за разницы в курсах валют. Я хотела, чтоб это был подарок тебе ко дню рождения. Поездка в Венецию.
Анджела рисовала себе эту сцену. Как она протягивает Стар билеты и гостиничные квитанции, вложенные в огромную поздравительную открытку. Как Стар пытается скрыть удивление и восторг. Как они вместе сидят над картами и путеводителями, планируя маршруты на каждый восхитительный день. Увидеть впервые в жизни ни с чем не сравнимый собор Святого Марка с западной стороны площади. Стар читала ей Раскина – описание этого вида: «Бесчисленные колонны и белые купола, образующие удлиненную пирамиду красочного света». Вместе стоять на Пьяцетте ранним утром, глядя через сверкающие воды на Сан-Джорджо-Маджоре. Мечта. Такая же хрупкая, как и сам этот разрушающийся город. Но надежда на ее исполнение стоила того, чтобы сделать усилие над собой и попросить Эдвина одолжить им деньги.