Такие же, как родители Семена: молодые комсомольцы и коммунисты, дети тех, кто прошел революцию и войну и не рвался к власти, не шпионил в пользу Англии-Германии-Японии и прочих империалистов. И тогда подросток со станицы не кривил душой и не жалел ни Оськи Фроймана, ни Маши Демичевой, ни других новых друзей. Кто же виноват в том, что их папы и мамы не хотели жить в новой стране так, как положено ее гражданам. А вот семья Семена хотела. И он сам хотел. Рос, учился, занимался спортом. Прыгал с парашютом с вышки в парке, что начали строить на Старой Кубани. Стрелял в тире, выбивая девять очков из десяти постоянно. Занимался боксом. И хотел идти дальше в институт, учиться, стать инженером, как отец. Но пришли немцы, и Семен, на глазах которого люди в мышиного цвета форме расстреляли его маму, когда она пыталась завести в подъезд девочку с шестиконечной звездой на одежде, ушел в партизаны [14] .
Десять лет он провел в собственном крае, скитаясь по лесам и горам как волк. В своей собственной стране такие же, как он, люди, решившие не сдаваться, постоянно защищались. И нападали сами. Расстреливали полицейские участки и войсковые колонны, пускали под откос поезда с солдатней и грузами, подрывали здания администрации и гестапо. Семен был одним из немногих, кто продержался так долго. Тех, кто начал воевать с фашистами одновременно с ним, практически не осталось. Облавы, засады, ловля на живца, предатели. Всего хватало в жизни тех, кто решил бороться до конца и ушел в лес. А сегодня ночью наконец-таки нашли и их. Да так, что при одном только воспоминании про это Семена снова начала бить крупная дрожь.
Если бы он тогда не захотел сходить в сортир, если бы не повариха, Царствие ей Небесное, Леночка, нажарившая домашних котлет из свежего мяса. Сейчас бы он, скорее всего, был уже мертв, так же как товарищи, оставшиеся где-то там, далеко.
Часовых сняли быстро и практически одновременно. Это Семен понимал уже сейчас. Потому что те, кто уничтожил отряд, вошли в «городок» сразу и со всех сторон. А тогда…
На войне твой «ствол» всегда должен быть рядом. Равно как боеприпасы к нему. И уж как ты выберешься из ситуации, когда отвыкший за три месяца рейдов по фашистским тылам организм красного партизана негодует, – твое личное дело. «Революция» в животе и привела к тому, что Семен даже не смог добежать до нескольких отдельно стоящих деревянных «ватер-клозетов», как издевательски прозвали их в отряде. Сидя в кустах, росших сразу за «его» землянкой, с ППШ, прислоненным к стволу ольхи, своей густой кроной закрывающей его от дождя, он был рад тому, что не погнушался когда-то снять с еще теплого фрица удобную «сбрую» из кожи. Было немного стыдно за самого себя, но что тут поделаешь, когда вот так вот прихватит?
Со стороны одного из трех входов в «городок» неожиданно раздался чей-то безумно дикий крик, зависший на одной высокой ноте и неожиданно резко оборвавшийся. Семен насторожился, чертыхнувшись про себя и на самого себя. Чуть позже раздались первые очереди и взрывы. Что заставило его тогда тихо отползти в сторону и не убегать сразу? Скорее всего, въевшийся опыт войны, который подсказывал, что нужно увидеть тех, кто напал, и понять то, что следует ожидать. Не кидаться, очертя голову, в бой до того, как не поймешь весь уровень опасности.
Света в лагере, естественно, не было. Увидеть что-то Семен смог, лишь когда начали полыхать, одна за другой, землянки и несколько палаток, стоявших на отшибе. Увидев, не поверил собственным глазам, но всего через несколько минут сломя голову несся через лес. Старался убежать как можно дальше, поскальзываясь и растягиваясь на мокрой траве. Потому что на отряд напали не люди.
Несколько темных гибких пятен мелькнуло в багровом свете от горящего дерева и ткани. Приникших к самой земле, странно отсвечивающих неестественно большими глазами, вооруженных собственным оружием. Семен видел, как две таких твари вытащили из землянки молоденькую медсестру Юльку, опрокинули ее навзничь. Как один из них накинулся на нее, рубанув по шее длинной и странно гнущейся рукой. Кровь брызнула таким фонтаном, что даже при скудном свете пожара ее было заметно издалека, блеснувшую и немедленно залившую все вокруг. А потом в широкий красноватый круг света вошел первый из тех, кто полностью сломал психику партизана.
Высоченный, широкий как шкаф силуэт в длиннополом, кожаном, мокром от дождя плаще. С небольшим круглым шлемом на голове, чем-то вроде больших мотоциклетных очков на лице, отсвечивающих изнутри зеленоватым светом. С большим ранцем на спине, из которого тянулась, еле слышно лязгая, длинная пулеметная лента. Тянулась она к МГ-50, который верзила играючи перебросил в руках, срезав очередью кого-то из ребят. Семен застыл, глядя на это чудо, и чуть было не попал сам. Один из первых, низких, может, тот самый, что убил медсестру, повел головой, как будто принюхиваясь. Застыл на месте, повернувшись в сторону Семена, что-то коротко прошипел. Когда рядом с первым здоровяком возник второй, а ствол МГ в его руках повернулся к партизану, столбом застывшему в спасительной темени кустов, Семен еле-еле успел очухаться. Очереди грянули чуть запоздало, когда он уже несся вперед. Бежал, бросив за спиной погибающих товарищей.
И вот сейчас, сидя на сопке, возможно, той самой, где в прошлой, мирной и доброй (для него) жизни собирал с дедом ягоды кизила, Семен неожиданно для самого себя заплакал. Тяжело, одними глазами, задыхаясь в спазмах сдерживаемых воплей, рвущихся наружу. Ладонью на всякий случай крепко зажал рот, стараясь не пропустить подозрительного шума. Плакал от собственного стыда, потому что сбежал. От детского страха, который до сих пор жил в нем, когда в голове всплывало опрокинутое навзничь гибкое Юлькино тело, из которого бил вверх все никак не заканчивающийся фонтан крови. Десять лет партизанской жизни неожиданно ушли в никуда, оставив на высоте сопки лишь одинокого и до смерти испуганного ребенка с автоматом в руках. Дождь пошел вновь, смешиваясь с каплями слез, катившихся из глаз Семена.
Он не расслышал, как экспериментальный образец боевого антропоморфного рептилоида разведчика тихо поднялся по склону. Не заметил, как невысокое гибкое существо в собственном природном камуфляже тенью скользнуло к старому кизиловому дереву, приметив врага, чей запах вел его вперед, выдавая даже через сильный дождь. Смерть пришла к струсившему партизану лишь спустя неполных пятнадцать минут после гибели тех, кого он считал друзьями. Быстрая и очень болезненная. Как всегда бывает при применении моментально действующего гибрида искусственного и природного яда, попавшего в кровь с помощью выстреливаемой иглы.