— Ни у кого больше нет такого тончайшего фарфора! — Помфрет принес напитки. — Еще одна почти такая же ваза стоит в гардеробной жены. Я покажу ее вам, прежде чем вы уйдете, если, конечно, захотите, у меня есть и кое-что другое. — Он засмеялся несколько смущенно. — Мне кажется, одна из причин, почему я ими так горжусь, состоит в том, что они — единственная моя собственность.
Разумеется, они были куплены на деньги жены, у меня лично денег никогда не было, но теперь они принадлежат мне.
Фокс отпил из стакана.
— Как вы их находите? Через агентов или сами?
— Ни так ни эдак. Вообще никак. Я бросил это занятие. Жена не любит, чтобы вещи хранились в шкафах, ей нравится, чтобы они были на виду. В принципе я с ней согласен. Но около года назад один недотепа уронил пятицветную вазу Мин, лучшую из всего, что я когда-либо видел, и она разлетелась на двадцать кусков.
Поверите, я плакал. Не рыдал, просто плакал. Это меня добило. Я бросил все. Ваза была так хороша, и я чувствовал себя таким виноватым…
Помфрет пригубил стакан, сдвинул брови, глядя в него, и продолжал:
— А прошлой осенью — еще одна потеря. Четырехугольная ваза, черная Ван Ли. Сейчас я вам покажу. — Он поставил стакан, снял с полки книгу и нашел нужную страницу. — Вот цветная репродукция этой вазы.
Уникальная вещь, это была жемчужина моей коллекции. Видите эту золотисто-желтую эмаль? А зеленую с белым? Впрочем, изображение далеко не передает красоты оригинала.
Фокс изучал рисунок.
— Она тоже была разбита?
— Нет. Украдена. Исчезла. В один из дней, когда… впрочем, не стану вас утомлять.
Фокс еще не успел заверить хозяина в том, что он вовсе его не утомляет, как в дверь постучали и в ответ на приглашение Помфрета войти появился Перри Данхэм.
— Я пришел за вами, — сухо сообщил он. — Пора начинать. Все, кроме Коха, уже собрались, и мама зовет вас. — Он протянул Фоксу руку. — Здравствуйте, я — Перри Данхэм, как вы уже, наверное, запомнили с прошлого раза. — Его взгляд остановился на полупустом стакане Фокса. — А это мысль!
— Налить? — предложил Помфрет, впрочем без особого рвения.
— Если у вас есть бурбон.
— Бурбона нет, к сожалению. Шотландское, ирландское.
— Бурбон я найду. — Самонадеянный паяц, как охарактеризовал его Диего, остановился у открытой двери. — Показываете мистеру Фоксу мамины вазы? И ее флорины и дукаты?
Дверь за ним закрылась.
На щеке мистера Помфрета, которая была видна Фоксу, заалело пятно. Видя, как он обескуражен, Фокс поспешил на помощь.
— Как экзотично! — небрежно бросил он. — Флорины и дукаты? — Он поводил по воздуху стаканом. — И динары с гинеями?
— Он имел в виду, — церемонно сказал мистер Помфрет, — мою маленькую коллекцию монет. Я занялся ими в качестве утешения, когда оставил коллекционирование ваз. Роняй их — не разобьются, а если бы и разбились — плакать не стану.
— Старинные монеты? Я бы с удовольствием их посмотрел.
— Сомневаюсь. — Монеты волновали мистера Помфрета явно меньше, и их демонстрация не вызывала у него чувства гордости. — Вы нумизмат? Вы упомянули динары.
Фокс сказал, что нет, для него «динар» — всего лишь экзотическое слово, ему просто интересно было бы увидеть хоть один, если они есть в его коллекции. Мистер Помфрет ответил, что вообще-то им пора идти, но у него действительно есть динар эпохи Фатимидов, и, вынув связку ключей из кармана, он выбрал один и отомкнул дверь шкафа. Взгляду открылись полки, на которых рядами стояли неглубокие подносы. Он вынул один поднос с маленькими, выстланными бархатом ячейками, в каждой лежало по монете. Помфрет указал на одну из них.
— Вот она. Не в самом лучшем состоянии. Эта вот более редкая и интересная — денье Людовика Первого. Это вот старинная шотландская монета Джеймса Пятого Шотландского. Это? Это старый английский… Войдите!
Это оказался Диего Зорилла. Он вошел, сверкнув черными глазами, вежливо пожал мистеру Помфрету руку, горячо — Фоксу и объявил, что послан за ними. Помфрет поставил на место поднос и закрыл шкаф на ключ.
Фокс допил свое виски.
— В соборе? — осведомился мистер Помфрет.
— Нет, в библиотеке.
Когда они вошли туда, Фоксу показалось, что это помещение менее всего могло бы претендовать на старомодное и достойное название «библиотека». Кое-какие книги там были, но они совершенно терялись среди множества прочих предметов. Стеллажи были, по-видимому, забиты антикварными музыкальными инструментами, там стояли гигантская арфа, бронзовые и мраморные бюсты композиторов, на стене висела карта мира — десять футов на десять, — исчерченная черными линиями вдоль и поперек… и это составляло ничтожную часть имевшихся там предметов. По сторонам большого прямоугольного стола, отчего эта часть помещения смахивала на конференц-зал, сидели приглашенные.
Во главе стола восседала Ирэн Данхэм Помфрет. Справа от нее пристроился с замученным видом секретарь Уэллс. Она прервала беседу с сидящим слева от нее Адольфом Кохом лишь для того, чтобы бросить «Садитесь» трем вошедшим мужчинам, даже не взглянув на них.
— Неповторима! — прошептал Диего Фоксу. — Как-то на заседании совета симфонического оркестра «Метрополитен» она запустила в Дэвида Каллена тетрадью с протоколами и приказала ему уйти.
— Мне-то зачем… меня это, собственно, не касается, — убеждал супругу мистер Помфрет через длинный стол.
— Сядь, — распорядилась миссис Помфрет.
Он подчинился, усевшись между своим пасынком Перри и Хиби Хит. По другую сторону сидел Феликс Бек.
Напротив кроме Фокса и Диего расположились Дора Моубрей, Тед Гилл, Гарда Тьюсар, и на углу — Адольф Кох.
Приглашенные вполголоса переговаривались между собой. Закончив с Кохом, миссис Помфрет постучала костяшками пальцев по столу, призывая к тишине.
Говорила она как опытный председатель собрания — легко, непринужденно, но властно:
— Я пригласила вас по двух причинам. Во-первых, я считаю, что вы имеете право знать содержание записки, которую оставил Ян в понедельник вечером. По моей просьбе полиция не ознакомила с ней прессу и передала ее мне. Дайте ее, Уэллс.
Секретарь достал листок из лежащей перед ним папки и подал ей.
— Она написана, — продолжала миссис Помфрет, — на листке, вырванном из телефонного блокнота в его гримерной. Вот ее содержание:
«Моим друзьям, верившим в меня. Я вас подвел, и сил продолжать у меня не осталось. В этот страшный час я исчерпал все свое мужество. Этот ужасный звук… Всем сердцем я старался заставить скрипку петь — и не смог.
Дора, не хочу сказать, что ты могла бы заставить ее петь, если бы захотела, но ты поймешь — во всяком случае, прости меня. Я прошу прощения у всех вас. В сущности, мне не придется убивать себя — ведь я уже мертв. Завещаю свою скрипку тем, кому она на самом деле принадлежит, тем, кто дал ее мне, — у меня не было на нее никаких прав.