– Ура!

Ветер был не такой уж слабый. Шар сносило основательно. С земли было видно лишь удаляющееся темное пятно. И совсем не в тему прозвучал крик Ягужинского:

– Канат! Канат отвязался!

– Как? – Все поневоле начали трезветь. Одно дело – подняться в воздух и покуражиться, и совсем другое, когда шар вместе с венценосной особой уносится прочь в кромешную ночную тьму.

Впрочем, Ягужинский ошибся. Канат не отвязался, а был перерублен. В полном соответствии с желанием Петра.

4. Кабанов. Ночной полет

Рывок был такой, что Петр с Алексашкой упали на дно. Я сам удержался лишь потому, что каким-то чудом успел уцепиться за сетку, которая охватывала весь шар и поддерживала корзину.

Первой моей мыслью было: кто-то дал канату излишне большую слабину, и мышцы напряглись в ожидании повторного рывка, на этот раз останавливающего наш чересчур быстрый подъем. Однако костры внизу стремительно удалялись вниз и назад, и это поневоле заставило заподозрить худшее.

Выпито было немало, Петр всегда лично следил, чтобы никто не пропустил ни одной чарки. Потому и реакция у меня была несколько замедлена. Хотя при мысли о случившемся хмель стал покидать затуманенное перед тем сознание.

Петр и Алексашка весело хохотали. Для них все было в порядке вещей. Да и вообще, плавный подъем они бы могли не ощутить, а вот рывок отвечал чаяниям, и вообще, полет должен приносить буйную радость. Тут же даже ветра не чувствовалось, хотя перед взлетом дуло довольно сильно.

Костры уносились настолько быстро, что мне даже не надо было проверять возникшее предположение. Если же я решил сделать это, то больше для порядка, а также чтобы понять, как такое могло произойти. Ведь все было проверено еще до поступления в шар теплого воздуха, и вдруг такое…

Я наклонился. В самой середине корзины было небольшое отверстие, а над ним к специальной скобе привязывался изнутри канат. Как дополнительная возможность здесь могла устанавливаться небольшая лебедка, позволявшая экипажу кабаньера самостоятельно опускаться к земле.

Сейчас лебедки не было. Да и чем она могла помочь? В темноте глаза были бесполезны, зато руки сразу нащупали узел на скобе и небольшой огрызок каната. Причем не лопнувший, а явно перерезанный или перерубленный чем-то острым.

– Ты чего? – толкнул меня Петр, продолжая смеяться.

– У нас проблемы, государь, – я постарался, чтобы голос мой звучал как можно спокойнее.

– Какие проблемы? Летим же! – ликующе прокричал царь. И проорал еще громче: – Летим! Ау!

Меншиков тоже заорал. Торжествующе и вместе с тем дурашливо, явно дразня тех, кто должен был его услышать.

Вот только слушать было уже некому. Нас успело отнести так, что огоньки исчезли из поля зрения. Скорее всего, их закрыл собой высокий лес, раскинувшийся довольно близко от нашего полигона. Вряд ли высота полета была слишком большой. Точно в темноте определить было невозможно, но вряд ли она превышала пару сотен метров.

Хотя кто знает?

– Шар освободился, государь! – размеренно, едва не по слогам, сообщил я. – Нас несет ветер.

– Пусть несет!.. Как несет? Куда? – интонация Петра стремительно менялась. Никакого веселья в голосе уже не чувствовалось, хотя, по-моему, он еще не осознал ситуацию до конца. Так, уловил – не все идет как запланировано.

– Канат перерезан. Нас ничто не удерживает.

Петр легко поднялся на ноги и выглянул наружу.

Там ничего не было видно. Было облачно, и ничто не освещало землю. Ни луна на небе, ни костры внизу.

Про себя я матерился последними словами. Что стоило сделать специально для таких случаев выпускной клапан! Но при клейке шара мы боялись разгерметизации, да и отпускать в свободный полет его никто не собирался. А уж подтянуть по канату намного быстрее и безопаснее, чем травить теплый воздух.

– Кем перерезан? – уже с оттенком некоторого испуга спросил царь. Ему наверняка мерещилось покушение на его личность. Благо, этот страх преследовал Петра с самого раннего детства. С тех пор, когда пьяные стрельцы на его глазах подняли на копья боярина Матвеева, а других, неугодных им, просто растерзали злой безжалостной толпой.

– Мной, мин херц! – поведал Меншиков и снова засмеялся. – Ты же сам кричал: руби канат! Перерубить я не смог, но перерезать… И такой прочный попался! Думал, не справлюсь!

– Да ты что!.. – едва не задохнулся Петр. Он успел полностью осознать ситуацию и уже не видел в ней ни малейшего повода для веселья. – В своем уме?

– Ясно, в своем! – жизнерадостно объявил Алексашка, поднимаясь на ноги и выглядывая за борт. – Ничего не видно!

– Из-за тебя, дубина! – Царь схватил приятеля за воротник шубы и принялся его трясти. – Погубить хочешь? Собака!

Петр легко впадал в бешенство. Здесь же он еще сам старательно заводил себя, и бедному Алексашке досталось по полной. Насколько позволяла тесная корзина.

Я же наоборот почти успокоился. Конечно, неприятно лететь почти вслепую неведомо куда. Однако это самолеты падают камнем. Воздушный шар теряет высоту постепенно и опускается более-менее мягко. Главное – не налететь на какое-нибудь дерево. Но это уже судьба…

В общем, шансы у нас были неплохие. И в любом случае паника еще никому никогда не помогала в сложной ситуации. Зато погубила многих даже там, где любой хладнокровный человек обошелся бы без царапин. Только как объяснить это разгневанному перепуганному самодержцу?

– Са-са-са-сам же сказал: по-полетели! – Голова Меншикова моталась из стороны в сторону, зубы клацали, и говорить ему было трудно.

– Сейчас первым полетишь у меня! – похоже, угроза Петра была нешуточной.

Он подтолкнул Алексашку к краю, и будущий герцог Ижорский опасно перевесился через край.

Пришлось мне сзади вцепиться в самодержца и попытаться оттащить его от намеченной жертвы. Силы Петра многократно умножались кипевшим в нем бешенством, вдобавок здорово мешала шуба, а скинуть ее не было времени.

Петр пытался одновременно сбросить Меншикова за борт и оттолкнуть меня. Корзина раскачивалась от нашей борьбы. Еще хорошо, что сетка не позволяла ей опрокинуться, разом избавившись от своего содержимого. Иначе лететь бы всем нам…

– Пусти! – Царь извернулся, отцепился от своего ближайшего помощника и друга и попытался ударить меня.

Я машинально отбил его руку в сторону и, парируя возможные повторы, крепко прижал Петра к себе. Так, чтобы он не мог шелохнуться. Но и тут царь упорно пытался вырваться, пыхтя похлеще паровоза, а за его спиной белело лицо несчастного Меншикова.

– Я же объяснял, государь: при потере груза шар немедленно поднимается еще выше, – стараясь быть вразумительным, проговорил я. – Стоит кого-то выбросить, и полет продлится намного больше.