Вымыв за собой тарелки, мы разошлись. Уорти отправился в свою комнату, а я вышел на свежий воздух. Вопрос был в том, насколько хорошо я знаю Ниро Вульфа, и пару минут спустя я ответил на него. Прими он решение совершить безрассудный поступок – например, позвонить, чтобы за ним прислали машину, или пойти пешком к Фарнэму – он бы оставил мне записку. Записки не было. Он не знал, когда я вернусь из Тимбербурга, но наверняка хотел услыхать, добился ли я чего от Гилберта Хейта, так что уйти далеко не мог. А раз так, то я знал, где он. Я сходил в свою комнату, переоделся, переобулся, вышел через террасу и полез на гору. Приближаясь к месту нашего пикника, я чуть сбавил ход.
Самого Вульфа на прежнем месте не оказалось, зато на валуне красовался его жилет, а также куртка, книга и рюкзак. Вульфа видно не было. Я вышел на берег ручья, довольно крутой в августе, и тут-то и увидел его. Вульф, закатав рукава желтой рубашки и брючины, сидел на камне, погрузив ноги по самые щиколотки в воду.
– Пальчики отморозите, – предупредил я, повысив голос, чтобы перекрыть шум ручья.
Вульф повернул голову.
– Когда ты вернулся?
– Полчаса назад. Заморил червячка и помчался прямо сюда. Где ваши запонки?
– В кармане куртки.
Я возвратился к валуну, взял куртку и разыскал запонки в правом кармане. Два изумруда размером с яйцо дрозда когда-то украшали сережки одной женщины, которая умерла и отписала их Вульфу в завещании. Всего лишь год назад один человек предложил за них Вульфу тридцать пять тысяч, так что мне не хотелось, чтобы цена, которую Вульф заплатил за то, чтобы вернуть меня в Нью-Йорк возросла на такую сумму. Я опустил запонки в собственный карман и тут заметил, что книга на валуне называется «В круге первом» Александра Солженицына. Вовсе не про индейцев. Я вернулся на берег и произнес:
– Я познакомился с женщиной, которая могла бы посвятить вас в любые подробности жизни краснокожих, особенно тех, что живут к западу от Миссисипи. Кстати, алиби Гилберта Хейта она поддержала руками и ногами.
– В каком смысле?
– Неважно. Можете выкинуть его из головы.
Вульф вынул ноги из воды, подвигал ими вперед и в стороны, выискивая более надежное место, и наконец встал, повернувшись лицом к берегу. Зная, насколько легко потерять равновесие, перебираясь по скользким камням даже на берегу, не говоря уж о речке с быстрым течением, где их даже не видно, я мысленно поставил пять против одного на то, что Вульф нырнет. Но я проиграл. Вульф выкарабкался на сушу, протопал к обломку скалы, на котором оставил носки и туфли, сел и сказал:
– Докладывай.
– Не могу, пока вы в опасности. Поднимайтесь сюда
– Я не могу надеть носки, пока солнце не высушит и не согреет мои ноги.
– Нужно было захватить полотенце, – посоветовал я, усаживаясь на край обрыва. – Дословно?
– Если ты еще не разучился.
Я доложил. Про обоих Хейтов, включая подписанные показания Гилберта, потом – про Бесси Боутон. Передавая диалоги дословно, я поначалу чуть запинался, поскольку не практиковался с самого июня, но в конце, когда я дошел до дегтя с перьями, речь полилась уже совсем гладко, чему а искренне порадовался. Тем более что мне никогда еще не доводилось докладывать Вульфу, когда он сидел на камне босиком и дрыгал пальцами ног.
– Так что, – заключил я, – если мы и найдем замену Харвею Гриву, то не в лице Гилберта Хейта. До половины пятого она за него горой стоит. И любой суд присяжных ей поверит. Хотя это никогда не дойдет до суда присяжных. Словом, можете выкинуть Хейта-младшего из головы.
– Ты прав. Проклятье!
Он потянулся за носками, надел их, потом нацепил туфли, придерживаясь рукой за камень, приподнял свою тушу и выбрался на берег. Я не стал протягивать ему руку: во-первых, потому что он бы за нее не взялся, а, во-вторых, лишняя физическая нагрузка ему не повредит. Пока он приводил рукава рубашки и брючины в порядок, я вынул из кармана запонки, и, ясное дело, мне самому пришлось и вставлять их; Вульф, видите ли, не мог показаться в коттедже с болтающимися манжетами. Потом он протопал к валуну, нацепил жилет, облачился в куртку, уселся и спросил:
– Что такое форель по-монтански?
– Хороший вопрос, – ответил я, – И мне, право, жаль, что вы его задали.
Я уселся на обломок скалы напротив Вульфа и продолжил:
– Все зависит от того, кто, когда и где ее готовит. Первая настоящая форель по-монтански – первая в том смысле, что ее впервые приготовил бледнолицый, была зажарена во время экспедиции Льюиса и Кларка [4] на ржавой сковороде, политой бизоньим жиром, и солью, если она еще осталась. С тех пор в рецепт вносили сотни изменений, в зависимости от того, что имелось под рукой. Например, один старожил, работающий в скобяной лавке в Тимбербурге, уверяет, что нужно вымазать свиным жиром коричневую оберточную бумагу, завернуть в нее форель целиком от головы до хвоста, щедро посыпав солью и перцем, и засунуть в раскаленную печь. Время зависит от размеров рыбы. Миссис Грив позаимствовала свой рецепт у родного дяди. Она внесла два уточнения: поменяла оберточную бумагу на алюминиевую фольгу, а печь на духовку. Все очень просто. Кладется на лист фольги тонкий ломтик сала шириной дюйма в три, посыпаете сахарным песком, добавляете несколько колечек лука и несколько капель ворчестерширского соуса. Укладываете на фольгу очищенную и выпотрошенную форель с головой и хвостом и солите. Добавляете еще немного песка и соуса, плотно заворачиваете рыбу в фольгу и помещаете в духовку. Если форели сильно различаются по размеру, то рассчитать время приготовления довольно трудно. Подаете на стол прямо в фольге.
Вульф не испепелил меня взглядом и не зарычал, но просто сказал:
– Да, это может быть вполне съедобно.
Я кивнул.
– Угу. Кстати, я заметил, что за все время вы ни разу не заговорили о еде, даже со мной. Должно быть, дали себе честное слово, скорее всего по пути в аэропорт, что беспрекословно стерпите все надругательства над своими вкусовыми сосочками. Представляю, что вы наплетете Фрицу, если мы, конечно, вернемся домой. Надеюсь, им удастся наловить достаточно форели. Какого вы, кстати, мнения о консервированном консоме?
Я думал, что Вульф будет рад-радешенек возможности излить душу, но он, похоже, придерживался иного мнения.
– Тебе нельзя ехать в Сент-Луис, – промолвил он. – Ты нужен здесь.
– Еще бы. Должен же кто-то разоблачать фальшивые алиби.
– Фу. Что ты можешь еще сказать о вчерашнем вечере?
– Добавить мне, пожалуй, нечего. И тот и другой меня по-прежнему привлекают. Например, слова Фарнэма про залог. Возможно, это связано с нашим делом. Или как Сэм Пикок пытался неуклюже увильнуть от расспросов про то утро, когда Броделл ходил на Ягодную речку. Вам пришлось дважды перебивать его, а когда вы спросили, не говорил ли Броделл, что встречал кого-нибудь по дороге, Пикок нервно затеребил шейный платок и начал ныть, что вы задаете слишком много вопросов. Будь Броделл жив, я бы предпочел расспросить его про это утро.