И «горилла» повинуется мысленному приказу главврача.
– Вы, Танечка, не бойтесь, – говорит анестезиолог щетинистым голосом. – У меня вот вчера двойня родилась. Дочери. Так я друзей позвал, вино пили, телик смотрели… Когда такое случается, ничего плохого уже быть не может!
Заканчивая речь, Реваз Георгиевич очень неуклюже машет рукой, сшибая на пол лоток со всеми своими «микстурами».
– Много выпил, не отошел еще, – радостно заявляет операционная сестра. Ее внушительные молочные железы торжествуют вместе с ней. – А я знала, что это добром не кончится!
Лев Аркадьевич молчит. Он не ожидал от анестезиолога такого подвоха. Он смотрит на пол. Половина ампул – вдребезги. Счастливый отец двойняшек что-то говорит. Что – неважно. Главное – Глоссер видит ту самую ампулу.
Она уцелела.
– Ничего страшного, Реваз Георгиевич. Со всеми бывает. Тем более – у вас такой повод был накануне. Завидный повод. Мои поздравления. – Ампула лежит среди осколков. Глоссер наклоняется, чтобы поднять ее и отдать анестезиологу.
Но тут медсестра – дура, блондинка, истеричка! – кидается ему на помощь:
– Лев Аркадьевич, ну что вы?! Как можно?! Я сама сейчас уберу!
Едва не оттоптав главврачу пальцы, – и даже не заметив этого, так спешит за совком и щеткой – она каблуком давит ампулу, делая ее неотличимой от прочих осколков.
– И все же, Реваз Георгиевич, я вынужден буду лишить вас… – Глоссер в ярости, с трудом подбирает слова. – За срыв операции!..
– Лев Аркадьевич, разрешите? – перебивает его анестезиолог. – Прошу прощения, виноват. Я не южнокорейский робот, но… Одну минутку. У меня есть запасной комплект, всегда с собой беру. Такой я – все дублирую. Если за бутылкой посылают, я две беру. Если жена забеременеет, то двойней. А как же? Я такой!
Плохо выбритая «горилла» приносит запасной комплект в ударопрочном чемоданчике с кодовым замком. Теперь подменить капсулу не удастся. Во-первых, еще одной такой же у Глоссера с собою нет, а во-вторых, все на него смотрят, следят за каждым жестом. Ждут его начальственного решения.
Отменить операцию? Да ни в коем случае! Вся бригада в курсе, что анестезиолог явился в операционную, будучи нетрезв. Если что, подозрение падет в первую – и единственную! – очередь на него.
– О’кей, продолжаем, – Главврач подмигивает Ревазу Георгиевичу. – Раз наш коллега уверяет, что все в полном порядке, не вижу причин откладывать. Ну-с…
Он берет скальпель.
Острое лезвие хищно блестит в ксеноновом свете.
– Сюда нельзя! Что вы?! – Медсестра – хорошенькая, но безнадежно глупая блондинка – безуспешно встает на пути грузного мужчины с властными повадками.
Тот входит в операционную бесцеремонно, как хозяин. Он одет в серый костюм, его редкие волосы зализаны назад. Из ноздрей торчат пучки волос, хотя на лице ни намека на растительность. Он мог бы и не вытаскивать из внутреннего кармана Знак, и так понятно, что у него за профессия.
Если Глоссер спасает жизни, то ворвавшийся без приглашения мужчина их отбирает.
– Моему сотруднику срочно нужна медицинская помощь, – приказывает он, безошибочно определив главного, и потому глядя Льву Аркадьевичу в глаза.
– И она обязательно ему будет оказана, – заверяет Глоссер, держа скальпель в руке. Он не опустил инструмент, и это не нравится мужчине. Покосившись на лезвие, тот хмурится. Следующая реплика Льва Аркадьевича его тоже не радует: – Но чуть позже. Видите ли, сейчас у нас операция, и я…
На лице мужчины возникает неприятная – хищная – улыбка. Главврачу кажется, что перед ним не человек, а изготовившийся к прыжку барс. Хоть изрядно разжиревший, но все же очень опасный.
– Вы отложите все свои дела и займетесь им, – слышит Глоссер. – Всякое промедление будет расцениваться как попытка причинить вред представителю Закона и караться соответственно. Надо объяснять, как именно караться?
Мужчина выразительно хлопает себя по оттопыренному сбоку пиджаку, под которым у него что-то в разы крупнее дамского пистолетика.
– Татьяна, я прощу прощения, но… – Лев Аркадьевич разводит руками. Лезвие скальпеля тускнеет.
– Берегите себя. – Едва заметно пациентка кивает Глоссеру, будто ему нужно ее разрешение прервать операцию.
– Всем ждать. Я скоро. – Лев Аркадьевич выходит из операционной вслед за грузным палачом, топающим точно бегемот.
Вскоре они вместе входят в лучшую палату больницы, палату для VIP-клиентов, за сутки в которой надо выложить столько же, сколько за люкс в «Карлтоне». Но для палача все будет бесплатно, конечно. Помимо громадного – в полстены – телевизора и холодильника, в котором поместится пара бычьих туш, тут есть мини-бар в тумбочке у кровати, кожаный диванчик для посетителей и… в общем, тут не хватает лишь джакузи.
На роскошной ореховой кровати, застеленной дорогим шелковым бельем, валяется нечто в грязном плаще. Это нечто с ног до лысой головы перепачкано кровью, грязью и пахнет дымом и еще чем-то мерзким, химическим. Лев Аркадьевич не сразу узнает в новом обитателе палаты Заура, брата девушки, ждущей его на операционном столе. Они недавно виделись, поговорили – и вот молодой человек без сознания и, быть может, серьезно ранен.
Простыню, на которой он лежит, уж точно не воскресить.
Теперь оба – палач со слабым зрением и его рыжая сестра – в полной власти Глоссера. В такую удачу трудно поверить, но факт остается фактом. Судьба сегодня благосклонна к главврачу. А ведь совсем недавно, когда на счет больницы поступила крупная сумма, он решил, что…
– Бинго, – срывается с его губ.
– Вы что-то сказали? – Грузный мужчина смотрит на него с подозрением, нахмурившись.
– Это профессиональное. Не обращайте внимания. – Лев Аркадьевич делает вид, что меряет Зауру пульс. Подобные жесты помогают успокоить родственников пациентов: они видят, что доктор работает, а значит, есть надежда. – Я вынужден попросить вас удалиться из палаты. Во избежание.
– Да-да, конечно. – Вмиг растеряв всю свою властность, мужчина делает шаг к двери, берется за медную ручку.
Глядя на его серую спину, Глоссер больше не может сдержать улыбку – искреннюю, радостную.
Главное теперь – все сделать так, чтобы выглядело естественно. Роковое стечение обстоятельств, бывает.
И тогда ни телевизор, ни холодильник с джакузи молодому палачу уже не понадобятся.
* * *
Там, на лесной дороге, у перевернутого автозака, мне было больно.
Очень больно.
Три сломанных ребра, расквашенный и свернутый набок, как у Рыбачки, нос, вывихнутые пальцы, выбитые зубы, ушибы и гематомы по всему телу – все это заставляло меня чувствовать, что я еще жив. Не факт, что долго протяну, но все-таки. А тут…
Придя в себя, еще не открыв глаз, я сразу понял, что Максимка Краевой в порядке, здоров, как семнадцатилетний мальчишка. Стараясь ничем не показать, что я очнулся, – вдруг за мной наблюдают? – я провел кончиком языка по зубам. Все они были на месте! Вот тогда мне стало чуточку муторно. Есть старая шутка: «Если однажды, проснувшись, вы чувствуете, что у вас ничего не болит, значит, вы умерли». Я умер?