— Говорят, взорвали кого-то.
— Кого?
— Кого надо, того и взорвали. Какого-то трижды нерусского. Не то афганец, не то иранец…
— Полный такой, с усиками? — ужаснулась Оксана.
— Не знаю, от него мало что осталось.
И тут Оксана принялась осматриваться. Она искала взглядом Глеба. Тут до нее дошло, что она стала невольной соучастницей.
«Боже мой, сейчас начнутся допросы, объяснения. Что я стану отвечать? Незнакомый человек подошел ко мне, попросил вызвать иностранца из номера… — и тут от души у Оксаны отлегло. — Я звонила по его телефону, откуда они узнают о звонке?» — и певица, радостная, повисла на локте у Петра.
— Оксанка, ты чего так обрадовалась? — Гриненко смотрел на свою подопечную с опаской, уж не поехала ли крыша у девушки.
— Это я обрадовалась, что не мы с тобой в лифте ехали.
— А, — расплылся в довольной улыбке Петр, — нас-то с тобой за что взрывать?
— А его?
— Они, чурки, хитрые, — Петр приложился к графинчику с водкой.
Оксана нежно прильнула к своему защитнику:
— Петро, ехали бы мы с тобой в лифте, а там бомба лежит, что бы ты делал?
Гриненко не на шутку задумался:
— Кто ж его знает? В штаны наложил бы, наверное, от страха.
— А я-то думала, ты бы бомбу собой прикрыл, чтобы я жива осталась.
— Конечно, накрыл бы, — одним глотком Петро допил водку из графинчика и с лживой нежностью посмотрел на Оксану. — Слушай, а это не тот мужик был, который к тебе в баре приставал?
— Какой? — деланно вскинула брови певичка. — Не помню я такого.
Гриненко взглянул на часы.
— Еще часа два на улице торчать, пока все здание проверят. Пошли, в кабак завалимся. Одно нам остается — напиться сегодня.
Милиционер, стоявший на крыльце, через мегафон просил видевших что-нибудь подозрительное в последние дни подойти к следователю. Петр и Оксана, не обращая на него внимания, перебрались в уличное кафе.
Макс Фурье боялся даже на шаг отойти от Сиверова, повсюду ему мерещились преследователи. Француз успокоился лишь после того, как поезд тронулся. В купе они ехали вдвоем.
— Я видел, как вы снимали, — сказал Сиверов. — Странные вы люди, журналисты — ведете себя как стервятники. Вместо того, чтобы помочь лифт открыть, мешаете людям работать, снимаете.
Фурье даже не обиделся:
— Я горжусь тем, что моя камера оказалась на месте происшествия первой. Вы сами чем занимаетесь?
— Бизнесом, — уклончиво ответил Глеб.
И Макс, знакомый с правилами приличия, принятыми в странах бывшего Советского Союза, не стал расспрашивать, каким именно бизнесом его попутчик занимается.
Глеб старался не подавать виду, что ему заметны опасения француза. Тот даже в туалет боялся выйти без сопровождения.
«Он не так прост, — подумал Сиверов, — наверняка понял, чем занимается шах-Фаруз, а может, и сам замешан в его аферах.»
— Выйдем покурить? — предложил Макс.
— Можем курить и здесь, — Сиверов чуть опустил раму. Фурье явно расстроился, он хотел вместе с Глебом выйти из купе.
В дверь постучали. Тележурналист тут же глянул на спутника — уж не сговор ли это?
— Войдите.
Появилась проводница, молодая стройная девушка в униформе:
— Чай? Кофе?
— Не сейчас. У вас выпить найдется?
— Ресторан в соседнем вагоне, — напомнила проводница.
— Вы составите мне компанию?
Глеб согласился.
— Документы прихватите, — напомнил Сиверов, — не ровен час умыкнут.
— Я их всегда ношу при себе.
Макс Фурье прихватил камеру. Он пропускал Сиверова перед собой во все двери, зная, что если обрушится удар, то он придется на голову идущему первым. Наконец они дошли. Половину вагона занимал ресторан, половину — бар. У Макса Фурье зажглись глаза, когда он увидел спиртное.
— Что будете пить? — спросил журналист, устраиваясь у стойки.
— Вы человек проницательный, попробуйте угадать мой любимый напиток.
Фурье смотрел то на полки, то на Глеба:
— Обычно вы пьете водку, но это не ваш любимый напиток, она лишь дань русской традиции.
— Пока угадываете.
— Виски пьют в основном снобы, а вы не из их числа.
— Иногда люблю выпить хорошее виски. Но, если человек любит черную икру, это не значит, что он ест ее с утра до вечера столовой ложкой.
— Я сейчас закажу, — обрадовался француз. Понемногу к нему возвращалось хорошее расположение духа, его никто, не преследовал, никто не приставал. — Два по сто армянского коньяка.
— Попали в десятку, — улыбнулся Глеб. — Я люблю коньяк, но не французский, а армянский, грузинский и азербайджанский.
Бармен подал два бокала.
— Лимон будете? — спросил он.
— По-моему, это тоже русская традиция, — задумался француз.
— Я даже знаю ее происхождение.
Глеб грел коньяк в ладони, пропустив ножку рюмки между пальцев.
— Интересно… Абсолютно не русские вещи — и коньяк, и лимон.
— Как назывались заводы, производившие коньяк до революции?
Француз пожал плечами.
— Заводы Шустова. Именно он, первый в Российской империи, решил производить коньяк, сделал это в Армении, где больше солнца. Ну и конечно же, чтобы сделать рекламу, угостил царя своей продукцией. Подарил ему бочонок. Император был человеком тактичным, коньяк ему страшно не понравился, и, чтобы перебить вкус, он попросил лимон — закусить. Шустов понял, в чем дело. Но мужик он был хитрый и раструбил о том, что его коньяк нужно непременно закусывать лимоном, как сделал это сам император.
— А я-то думал! — рассмеялся француз. — Лимон перебивает всякий вкус и всякий запах, даже рыбный, — он приподнял бокал, подмигнул Глебу и сделал маленький глоток. — Чем дольше сохраняется во рту вкус, тем лучше коньяк.
Глеб хлопнул себя по карману:
— Сигареты забыл в купе, сейчас принесу.
— Воспользуйтесь моими, — Макс открыл пачку.
— Ваши для меня слишком слабые, я привык к крепким.
Глеб вернулся в купе и тут же открыл сумку Макса. Все отснятые кассеты Фурье прихватил с собой в бар. В сумке же лежали чистые, еще не распечатанные. Глеб сам видел, как на «Славянском базаре» Макс подписывал отснятые кассеты. В вещах ничего подозрительного не нашел, ни пистолета, ни компрометирующих документов. Картина, упакованная в глянцевый плакат с суперкроссвордом и перевязанная мохнатой пеньковой веревкой, стояла на полке.