Нет, подтянув артиллерию, да с вертолетами, мы можем одолеть любое сопротивление, только бой в кишлаке редко обходится без потерь. Но терять ребят из-за всякой ерунды не хочется. Духи же никого пока не убили.
Кстати, было ли вообще нападение, или грузовоз просто слетел с трассы благодаря какой-нибудь поломке?
Я произнес последнюю фразу вслух, и Хазаев немедленно отозвался:
– Было. Главное – умудрились же попасть! Говорят, там движок разворочен. Уж не знаю, как это вышло. И разграблен подчистую.
– Мастера, – хмыкаю я.
Сам я не уверен, что сумел бы точно попасть из гранатомета по быстро движущейся мишени.
– В общем, я возвращаю бойцов, – заявляет комбат. – Но ты пока подожди. Мало ли чего может случиться?
Раз вертолеты уйдут, помочь мы ничем не сумеем. По карте на технике туда ехать часа четыре минимум, а в бою все решают минуты. Но остается надеяться, что все обойдется. Вряд ли духи сидят неподалеку, да ждут, пока кто-нибудь явится посмотреть на дело их рук и повосхищаться меткостью.
Если на то пошло, они могут пока и в кишлаки не заходить, а терпеливо дождаться когда уляжется весь сыр-бор. Хитрости у наших недавних противников хоть отбавляй.
Но я терпеливо жду со своими людьми почти до темноты, когда рев вертолетных двигателей не возвещает о возвращении четвертой роты.
Не столь важно, что без результата. Гораздо важнее, что без жертв.
81
В модулях ученых горит свет. В мозгу поневоле рождается картина, как высокомудрая братия, подобно нам, радостно хлещет брагу и самогон, празднуя свое возвращение в места постоянной дислокации.
Действительность оказывается более прозаической. Столы в комнате у Даши завалены бумагами, и обе женщины старательно разбирают их, попутно заполняя аккуратными почерками новые листы.
Чему тут удивляться? Над нами тяготеет лишь собственное начальство, а над филиалом советской Академии Наук наверняка нависла пресловутая рука Москвы. И держит та рука огромную розгу, дабы наказать нерадивых, не справляющихся с ответственным заданием партии. И еще – крохотный пряник для награждения особо отличившихся.
Писанины у ученых оказывается еще побольше нашего. Как и должно быть. Места здесь новые, науке до сих пор неизвестные, и все надо тщательно описать, запротоколировать, систематизировать и еще многое чего, что может понадобиться тем коллегам, которых не взяли в здешние края.
– Приходится составлять полный словарь языка, – соглашается Даша в ответ на мою реплику и включает электрический чайник.
Это мы до сих пор обходимся закопченными тяжеленными изделиями, чаще висящими над походными кострами, чем используемыми в комнатах. Тут – наука и, следовательно, цивилизация.
Женщины избавились от местных нарядов, и принимают меня в домашних халатах. Правда, по виду намного более дорогих, чем могут себе позволить простые жрицы знания. Очевидно – прибарахлились в столице, уж их-то куда-то выпускали, а не возили повсюду под конвоем. Зато немедленно возникает впечатление уюта, того самого домашнего очага, который советский офицер может обрести лишь с появлением второго просвета.
Вид у женщин порядком уставший, и мне несколько неловко, что отвлекаю их от дел, однако не могу же я просто повернуться и уйти, раз зашел в гости.
– Завидую вам. Интересная работа, познание нового да неизведанного, не то, что у нас. Миры меняются, а для военного везде одно и то же.
– Шли бы к нам, – с улыбочкой предлагает Радецкая. – Учиться никогда не поздно, а мужчин, во всяком случае, на филфак берут охотно.
– Кто же меня отпустит? Это вам надо отрабатывать по распределению три года. Нам – четверть века, правда, считая училище.
– За что же вам такая немилость? – интересуется соседка Даши.
Дарья молчит, и лишь время от времени кидает на меня взгляды. Но как их понять?
– Так мы за время учебы одной каши съедаем столько, что поневоле приходится рассчитываться с государством.
– А потом, значит, ничего не едите? – уточняет Радецкая.
– Почему же? Но служба – такая же работа, и уже не в счет.
– Хоть в армию пойду, а все равно работать не стану, – смеется Дашина соседка, припоминая известный анекдот.
Те, кто их сочинял, явно сами не служили, иначе им бы в голову не пришли подобные шутки. Первые месяцы службы я вообще не имел выходных, не говоря уже о том, что занят был отнюдь не с восьми и до пяти. Но не объяснять же это тем, кто все равно понять не в состоянии!
– Для работы у меня солдатики имеются, – вместо возражений соглашаюсь я.
Разговор явно несет не туда, но я уже успел отвыкнуть от дамского общества. Это же беседовать не тет-а-тет. Вдобавок, приходится следить за языком, чтобы невольно не ляпнуть какое-нибудь привычное выражение, явно не уместное в женском обществе. Но в строю вежливые обороты не котируются, и не только со стороны офицеров, но и со стороны солдат.
Постепенно однако удается перевести разговор на местную цивилизацию. Конечно, интереснее было бы просто побеседовать с Дашей о какой-нибудь ерунде, только Елена отнюдь не собирается никуда уходить, да и узнать побольше о царящих в обществе нравах и его уровне все равно не помешает.
– Живут лучше нашего, – сообщает Даша, но не чувствуется в ней восторга от «лучшей жизни». – Ни стирать, ни готовить, на все есть бытовые автоматы. Даже кнопки нажимать необязательно. Скажи – и будет сделано.
– Конечно. Это мы, дикари, привыкли все своими руками, – киваю в ответ.
– Лучше уж руками! – обычно язвительная Радецкая вдруг вспыхивает. – Еще кто дикарь! Скорее – они! Ни стыда у них, ни совести. Животные и те нравственнее.
– У каждого народа свои порядки. Мы тоже можем казаться кому-то странными, – примирительно замечаю я.
– Порядки? А когда прямо при тебе вдруг предаются разврату это нормально? Вдруг невтерпеж стало! Да порою предлагают присоединиться к ним, – в запале едва не кричит Елена Владимировна. – Еще хорошо, что у них заставлять не принято! А так – свальный грех.
Даша вдруг краснеет, вспоминая что-то из увиденного, а ее соседка безжалостно добавляет:
– Да еще и мужики с мужиками, женщины – с женщинами. Сидят в одной комнате с тобой, ведут беседу, а потом… Может, вам и хотелось бы посмотреть, а нам – извините!
– Знаете, я нормальный мужчина, и предпочитаю женщин.
Счастливый полдень грядущего века!
Но Радецкая уже выговорилась и замолчала. И только в подтверждении слов, что она не такая развратница, как высокоразвитые аборигены, посильнее запахнулась в халат.
Похоже, женщины натерпелись от свободы нравов. Да еще как! Прежде хотелось отпустить по данному поводу какую-нибудь шуточку в стиле незабвенного поручика Ржевского, но посмотрел на их лица и предпочел промолчать.