– Что за приятель? – семья семьей, а в голосе Шкипера прозвучали ревнивые нотки.
– Пашка. Бывший владелец карабина. – Я вспомнил своего туповатого приятеля, погибшего в день нападения, и невольно вздохнул.
Мне было жаль не столько похотливого незадачливого охотника, сколько самого себя. Я часто вел с Пашкой дела и могу сказать, что он был неплохим парнем. Его деловой хватке могли позавидовать многие. При этом дело было не в трезвом расчете, мыслителем Форинов не был, а в какой-то звериной интуиции. Мне было бы легче с ним сейчас. Конечно, не командор, однако не трус, боевит, неплохо стрелял.
Увы! Он погиб слишком рано, причем такой нелепой смерти не пожелаешь даже врагу! Быть убитым без малого за три века до собственного рождения – не слишком ли парадоксально звучит? А может, и не стоит жалеть никого из нас, ведь мы еще родимся и проживем весьма неплохую жизнь, прежде чем вновь провалимся в прошлое, где и погибнем?
Говорю про неплохую жизнь, потому что неудачникам не по карману дорогой круиз. Можно утешаться. Многие верят в загробную жизнь, мы же точно знаем, что нам предстоит прожить и сделать, и не где-то на небесах, а здесь, на Земле.
Умрешь – начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь.
Ночь. Ледяная мгла канала.
Аптека. Улица. Фонарь.
Отбросить мрачноватые краски, и сказано будто про нас. Блок чутьем поэта точно предвидел наше будущее. А может, нет ничего абсолютно нового под луной? Как знать, уж не случалось ли такое не раз и не два? Рассказать бывшим современникам – уже не расскажешь, корабль рассыплется трухой, да и кто его станет искать за тысячи миль? Люди же редко оставляют заметный след в истории. Чем дальше в глубь веков, тем меньше имен. Если поискать специально, может, и удастся отыскать в каких-нибудь старинных документах знакомую фамилию… Но мало ли однофамильцев на свете!
Я не слыхал рассказов Оссиана.
Не пробовал старинного вина.
Зачем же мне мерещится поляна,
Шотландии кровавая луна?
Может, и нет никакой памяти предков, а есть лишь собственная память о далеком прошлом, куда попадаешь из будущего? Не об этом ли хотел сказать Мандельштам, по обыкновению зашифровав свои стихи? И у скольких поэтов можно отыскать созвучные строки?
– Пора бы им возвращаться. – Оказывается, я предавался размышлениям добрый час.
Там, у берега, все оставалось по-прежнему. Городок продолжал жить своей жизнью. Хранил молчание форт. Шлюпка с нашими ряжеными болталась по морю, не отходя далеко от берега, но и не приближаясь.
На корабле напряжение тоже успело схлынуть. Повода для тревоги не было, и люди занимались кто чем. Вахтенные стояли на своих местах, десантники возле пушек, кто-то привычно прибирался в наших авгиевых конюшнях, готовился обед, а те, кто был относительно свободен, отдыхали на палубе.
– Кажется, кто-то зовет ребят… – Валера взглянул в бинокль и уточнил: – Не наши. Кто-то из аборигенов.
– Тогда все в порядке. Переговоры проходят успешно. Кабана, как принято в цивилизованном обществе, пригласили на обед, и он попросил передать своим людям, что немного задержится, – предположил я. – Не посылать же ему с подобным поручением своего единственного сопровождающего и переводчика!
Шкипер опять поднял к глазам бинокль. Он довольно долго следил за приближающейся к берегу шлюпкой и вдруг вздрогнул:
– Там, за блокгаузом, солдаты. Похоже, аборигены решили устроить засаду. Надо немедленно дать знать нашим!
– Как? – Я выхватил у него бинокль, навел на берег и настроил резкость.
Рядом с пристанью стояло немало всевозможных сараев. За одним из них в самом деле кто-то мелькнул, но солдат ли это был, я не разобрал. Четыре испанских солдата открыто расхаживали по пристани, но это могла быть дежурная стража или просто любопытные.
Рядом с солдатами на пристани стояли трое – они-то и пригласили шлюпку к берегу. Сухощавый важный мужчина, толстячок и военный. Сорокин может справиться со всеми тремя, не моргнув глазом. Но если на пристани и впрямь засада, то что случилось с Кабаном? В открытом бою командор одолеет самого дьявола, однако где найти прием, который поможет против удара кинжалом в спину или яда в дружелюбно протянутом бокале?
– Надо выстрелить из пушки. Сорока сразу поймет, в чем дело, – предложил Валера.
– Погоди стрелять. Мало ли кто и где у них разгуливает? Может, только хуже сделаем, – возразил я. – Подготовь лучше на всякий пожарный нашу спасалку. Рулевой, парочка десантников. Мотор должен произвести на них некоторое впечатление.
– Хорошо. – Шкипер быстро отдал необходимые распоряжения.
Тем временем шлюпка уткнулась в деревянный настил пристани. Завязался разговор. Расстояние не давало возможности разглядеть лица и понять, о чем идет речь. Сухощавый стоял спокойно, зато толстячок размахивал руками за двоих, вовсю помогая себе жестами. Жесты постепенно становились все более требовательными, и я решил, что Шкипер, вероятно, опасался… Не успел я завершить эту мысль, как из-за сарая выскочили шестеро солдат. Четверо других подошли к шлюпке еще раньше, и теперь на пристани их стало десять. Все с мушкетами. И внезапно, как по команде, эти мушкеты нацелились на шлюпку.
– Что там?
Валера подбежал ко мне, быстро взглянул в бинокль и, матерясь, помчался вниз.
Сразу затарахтел движок, катер отвалил от борта. Как я узнал минуту спустя, на нем пошли Валера, наш лучший рулевой Кузьмин и двое десантников – Ширяев и Ившин. Однако шлюпке требовалось минут семь-восемь, чтобы достигнуть берега, а все могло решиться намного раньше.
Далеко слышимый над водой звук мотора привел испанцев в изумление, и стволы мушкетов постепенно опустились. Появилась надежда, что дело разрешится миром. Однако сухощавый опомнился, взмахнул рукой, солдаты вновь повернулись было к нашим, но вдруг передумали.
Из шлюпки выскочили двое, подхватили сухощавого под руки и столкнули его в шлюпку. Затем та же участь постигла толстяка и военного.
Смысл произошедшего я узнал чуть позднее, и вкратце он сводился к следующему.
Сухощавый помощник градоначальника через толстяка-переводчика предложил всем морякам сойти на берег, обещая им обед за счет испанской короны. Оставшийся за старшего Сорокин вежливо (разговор велся на английском) отклонил предложение, ссылаясь на приказ командора. Испанцы настаивали, упирали на законы гостеприимства, но, постепенно распаляясь, заявили, что бригантина, без сомнения, английская, и посему ее матросы арестованы. Заявление было подкреплено выскочившими из-за укрытия солдатами.
Сорокин и Грушевский переглянулись. В другой ситуации они перестреляли бы испанцев в упор, но в городе оставался Кабанов, и они могли оказать ему медвежью услугу. Когда же звук мотора привел противников в некоторое замешательство, то десантники решили, что пришла пора действовать, и обнажили оружие.