Первым делом флибустьер снял шляпу, небрежно бросил ее на постель, а затем с какой-то непонятной яростью сорвал маску. С легким стуком рухнули на ковер перевязи с пистолетами и шпага. Губы Ягуара нервно кривились. Сил сдерживаться больше не было. Капитан упал на постель, несколько раз ударил по ней руками, а из глаз брызнули слезы.
Рыдания были судорожными, отнюдь не свойственными ни благородной леди, ни лихому пиратскому капитану. Но что поделать, когда привычная узда дала слабину и подлинные чувства хлынули наружу?
Свидетелей слабости не было. Ягуар давно, раз и навсегда, приучил всех, что соваться без разрешения в его каюту не позволено никому. Приучил, первым же выстрелом отправив на тот свет не вовремя заглянувшего в нее матроса. Какие бы слухи ни ходили по кораблю о естестве капитана, знать степень их правдивости позволено лишь избранным. Избранных же всегда немного. Просто по определению. Остальным достаточно того, что с их капитаном не пропадешь. Прочее не их собачье дело.
Команда знала лихого капитана, сейчас же в капитанской каюте была леди Мэри. Даже не леди, просто Мэри, девушка, оставшаяся один на один со своим личным горем. И горе было настолько велико, что не было конца слезному потоку.
Так говорится: не было. Конечно же, он, в конце концов, иссяк. Прежде рыдание перешло в плач, потом место плача заступили льющиеся слезы, а затем лишь красные глаза да мокрое опухшее лицо напоминали о недавнем.
Только по-прежнему было жаль себя, да обида на судьбу, на Командора, предпочитающего откровенный разврат… Или правы те, кто утверждает, что мужчины похотливые животные?
Пусть остаются ими. Кроме одного.
Девушка вздохнула. Ну почему так устроен мир? Столько прекрасных партий, а сердце лежит не к тем, кто тщетно добивается руки, а к тому, кто смотрит в другую сторону.
Или, может, нет? Спас же ее Санглиер от собственных пиратов. Да и не просто спас, провожал, явно рискуя жизнью, до безопасного места.
Невольно вспомнилось случайное объятие, когда она, позабыв и гордость, и стыд, бессильно повисла в крепких руках пиратского Командора. Даже то, как он при этом деликатно старался чуть отодвинуться, чтобы пистолеты в висевших на его груди перевязях не слишком вдавливались в девичье тело.
И пришла злость на себя. Разве можно вспоминать такое порядочной леди?! Узнал бы отец, сгорел со стыда за свою единственную дочь!
Мэри приподнялась, села на постели. Хорошо, что никто из команды не видел сейчас своего капитана!
На одном из бортов висело зеркало. Перед каждой стычкой его аккуратно снимали, укладывали в специальный сундучок. Как иначе? При полновесном залпе фрегат вздрагивает всем телом. Так, что порою чуть расходится обшивка. Без всяких вражеских попаданий. Если же кто еще попадет…
Но сейчас никто ни в кого не стрелял. Мэри встала, посмотрела на зеркальную поверхность.
Из таинственного мира зазеркалья на нее взирала довольно высокая девушка в мужском костюме. Свободный крой скрывал очертания фигуры, и с первого взгляда было непонятно, девушка это или молодой мужчина. Грудь у леди Мэри была небольшой, из-под камзола ничего не выпирало. Поди разберись!
Вытянутое, изобличающее породу лицо сейчас было опухшим. Невольно вспомнились две подруги Командора, может, чуточку простоватые, вдобавок неприбранные, подавленные случившимся, но, сравнивая себя с ними, леди Мэри была вынуждена признать победу за ними.
Признание, естественно, породило новую волну неприязни. Захотелось бросить обеих распутных девок в трюм, и только беременность одной из них удержала Мэри от подобного шага. Пусть не в браке, пусть в грехе, однако это ЕГО ребенок. Его…
Мэри с трудом взяла себя в руки. До берегов Ямайки было очень далеко. Говорить об успешности свершенного еще рано. Какой-нибудь из французских кораблей вполне мог отправиться в погоню. Или просто проходить где-нибудь неподалеку и заметить чужой фрегат.
Пришлось ополоснуться, тщательно смыть с лица следы недавних слез. Это матросы привыкли не мыться все время плавания. Да и после него тоже. Запасы пресной воды на любом корабле ограничены. Для всех, кроме капитана.
По квартердеку расхаживал угрюмый злой Коршун. Содержимое захваченных сундуков Командора оказалось таким, что в глазах помощника Ягуара тщательно осуществленная операция была проваленной. Он-то рассчитывал поживиться богатством своего врага. Вместо этого коварный Санглиер в очередной раз посмеялся над всеми. Если бы открыть сундуки чуть пораньше! Тогда хоть можно было бы тщательнее обыскать дом, найти, куда Командор запрятал награбленные золото, драгоценности, карту острова сокровищ!
А во всем виноват слуга Командора! Фамилию Лудицкого Коршун не мог ни запомнить, ни произнести и потому называл предателя Пьером. Бывшего депутата вначале это коробило. Могли бы тогда по имени-отчеству! Ведь уважаемый человек, не кто-нибудь! Одно слово: иностранцы! Еще ладно, что не Петькой.
После открытия сундуков Лудицкий предпочел бы вообще быть забытым всеми на корабле.
Но никто не забыт, и ничто не забыто. Практически не поминаемый на родине старый лозунг полностью относился к несчастному экс-депутату. Теперь во рту не хватало нескольких зубов, левый глаз заплыл, ребра нестерпимо болели.
А ведь могло быть еще хуже!
К счастью для себя, Лудицкий плохо знал языки, и потому понял далеко не все, что советовали Коршуну раздосадованные моряки. Если бы понял – умер на месте от страха. Но и того, что он уяснил из изрыгаемых фраз, было достаточно, дабы осознать: жить осталось недолго.
Вот она, людская благодарность!
Лудицкий готовился пасть на колени, молить, заклинать. Один Ягуар смерил его полным высокомерия взглядом и что-то сказал своим головорезам. Те недовольно отпустили предполагаемую жертву. Лишь один успел напоследок еще разок больно ткнуть Петра Ильича по почкам. В другое время Лудицкий обязательно возмутился бы хамским отношением. Сейчас – был готов вынести какие угодно удары, лишь бы не убивали.
Была бы власть Коршуна – непременно убил. Без сравнительно легкого хождения по доске. Нет, как-нибудь так, дабы у Лудицкого оставалось побольше времени пожалеть о собственной нерасторопности. На счастье Петра Ильича, властью на корабле Коршун не располагал. Хорошо – поставили помощником, хотя могли бы вздернуть после неудачи с тем же Командором.
Если Лудицкому было обидно от явно несправедливого отношения к его персоне, то Коршуна сводила с ума насмешка Санглиера. Он словно воочию видел, как враг насмехается над возможными похитителями, укладывая в сундуки разнообразный хлам, а затем старательно закрывая этот хлам на массивные замки.
Это ж надо! Не доверять собственному слуге!
Отсутствие весомой, зримой добычи лишало Коршуна ощущения удачливости предприятия. Подумаешь, пара девок! За них еще выкуп получить надо. А то как вместо выкупа попадет от Командора, да так, что позавидуешь мертвым!