Как и засыпая, она увидела возле кровати улыбающуюся донну Лавинию, устанавливающую в большой вазе громадную охапку роз.
– Монсеньор выразил желание, чтобы первый взгляд госпожи княгини упал на самые прекрасные из цветов. И, – добавила она, – также на это.
«Этим» оказался сундук солидных размеров, стоявший открытым на ковре. Он был заполнен шкатулками из сандалового дерева и футлярами из черной кожи с гербами Сант'Анна, со следами времени, обычными для старинных вещей.
– Что это такое? – спросила Марианна.
– Драгоценности княгинь Сант'Анна, госпожа… эти принадлежали донне Адриене, матери нашего князя… эти… другим княгиням! Некоторые очень древние.
Действительно, чего тут только не было, начиная с очень красивых античных камней и кончая странными восточными драгоценностями, но большую часть составляли великолепные тяжелые украшения времен Возрождения, в которых громадные, неправильной формы жемчужины служили телами сирен или кентавров среди скопления камней всех цветов. Были тут тоже и более свежие украшения, вроде бриллиантовых ожерелий, чтобы окаймлять декольте, сверкающие серьги, браслеты и колье из драгоценных камней. Некоторые камни были еще не оправлены. Когда Марианна все просмотрела, донна Лавиния протянула ей небольшую серебряную шкатулку, в которой на черном бархате покоились двенадцать необыкновенных изумрудов. Громадные, но примитивно ограненные, глубокой и вместе с тем прозрачной окраски, с ярким блеском, они, безусловно, были самыми прекрасными из всех, какие когда-либо видела Марианна. Даже подаренные Наполеоном не шли ни в какое сравнение с этими. И вдруг из уст экономки раздались слова Императора:
– Монсеньор сказал, что они такого же цвета, как и глаза госпожи. Его дед, князь Себастьяно, привез их из Перу для своей жены. Но она не любила эти камни.
– Почему? – спросила Марианна, чисто по-женски любуясь игрой света в гранях изумрудов.
– Древние считали, что они являются символом покоя и любви. Донна Люсинда обожала любовь, но… ненавидела покой.
Так Марианна в первый раз услышала имя женщины, которая была до того влюблена в собственное изображение, что заставила закрыть зеркалами стены своей комнаты. Но у нее не оказалось времени продолжить расспросы. Сделав реверанс, донна Лавиния сообщила, что ванна готова, что кардинал ждет ее к завтраку, и оставила ее в руках Агаты, прежде чем новая княгиня успела попросить ее остаться и ответить на некоторые вопросы. На лице старой женщины промелькнуло недовольное выражение, и взгляд ее омрачился, словно она упрекала себя за то, что произнесла это имя, и она поспешила удалиться. Она явно хотела избежать неминуемых расспросов.
Но когда Марианна встретилась с крестным в библиотеке, где им сервировали завтрак, то после рассказа о переданных ей фамильных драгоценностях она задала вопрос, которого избежала донна Лавиния:
– Кем же все-таки была бабушка князя? Кроме того, что ее звали Люсиндой, я слышала только непонятные намеки и недомолвки. Вы знаете почему?
Не отвечая, кардинал залил свои макароны обильной порцией пахучего томатного соуса, добавил туда сыра и старательно перемешал. Затем он попробовал полученную смесь и наконец заявил:
– Нет. Я не знаю.
– Да полноте! Это же невозможно! Я уверена, что вы с давних пор знакомы с Сант'Анна. Иначе как бы вы могли быть посвященным в окружающую князя Коррадо тайну? Вы не можете ничего не знать об этой Люсинде!.. Скажите просто, что не хотите говорить…
– Ты так сгораешь от любопытства, что немедленно произвела меня в лгуны, – рассмеялся кардинал. – Ну хорошо, дорогое дитя, знай же, что ни один князь Церкви не лжет… во всяком случае, не больше любого сельского кюре. Так что, вполне откровенно говоря, я знаю о ней только то, что она была венецианка из очень благородной семьи Соранцо и чрезвычайно красива.
– Поэтому и зеркала! Однако то, что она была очень красивой и чересчур восхищалась собой, не объясняет вызванный этой женщиной заговор молчания. Похоже даже, что исчез ее портрет.
– Должен сказать, что, судя по тому, что я смог узнать об этом, донна Люсинда пользовалась… гм… не особенно хорошей репутацией. Некоторые из тех, уже немногие, кто знал ее, утверждают, что она была безумна, другие – что она была колдуньей или, во всяком случае, в очень хороших отношениях с демонами. Такое недолюбливают здесь… как, впрочем, и везде!
Марианне показалось, что кардинал умышленно что-то недоговаривает. Несмотря на все уважение и доверие, которое она питала к нему, она не могла избавиться от странного ощущения: он не говорит ей правду… или, по меньшей мере, всю правду. Решив все-таки пробиться как можно дальше сквозь его оборону, она с невинным видом спросила, выбирая вишни из вазы с фруктами:
– А… где находится ее гробница? В часовне?
Кардинал закашлялся, словно поперхнулся, но этот кашель показался Марианне немного принужденным, и она спросила себя, не был ли он маскировкой внезапно покрасневших щек ее крестного. Тем не менее она с ласковой улыбкой протянула ему стакан воды:
– Выпейте! Это пройдет!
– Спасибо! Гробница… гм… ее вообще нет!
– Нет гробницы?
– Нет. Люсинда трагически погибла во время пожара. От ее тела ничего не осталось… В часовне должно что-то быть, какая-то надпись… гм… упоминающая об этом. Не хочешь ли ты теперь пройтись по твоему новому владению? Погода замечательная, а парк так красив! Затем, есть конюшни, которые, безусловно, приведут тебя в восхищение. Ты так любила лошадей, когда была ребенком! Ты же не знаешь, что здешние животные того же происхождения, что и знаменитые лошади из Императорского манежа в Вене? Это липицаны. Эрцгерцог Карл, который в 1580 году завел в Липицце знаменитый конный завод, привезя туда испанский молодняк, подарил тогдашнему Сант'Анне жеребца-производителя и двух кобыл. С тех пор князья этого дома занимаются улучшением породы…
Кардинал завелся. Бесполезно было пытаться остановить его, тем более вернуть его к теме, которую он, как и донна Лавиния, видимо, предпочитал избегать. Этому словоизвержению, мешающему Марианне вставить хоть словечко, удалось отвлечь ее мысли. И действительно, выйдя с ним на громадный двор конюшни, молодая женщина на время забыла о таинственной Люсинде, чтобы отдаться пылкому чувству, которое она всегда питала к лошадям. Кстати, она обнаружила, что Гракх-Ганнибал Пьош, ее кучер, опередил ее и чувствовал себя здесь как рыба в воде. Хотя он совершенно не знал итальянского, парнишку прекрасно понимали благодаря выразительной мимике парижского гамена. Он уже стал другом всех конюхов и мальчишек, которые признали в нем брата по профессии.
– Никогда не видал таких красоток! Форменный рай тут, мамзель Марианна! – воскликнул он, заметив молодую женщину.
– Если ты хочешь, чтобы тебя и впредь сюда пускали, мой мальчик, – не то в шутку, не то всерьез заметил кардинал, – тебе надо привыкать говорить: госпожа княгиня или ваша милость… если ты не отдашь предпочтения ее светлейшему высочеству?..