Заседание Политбюро было намечено на час дня. Андропов приехал в Кремль без четверти час. Водитель проехал на ЗИЛе ручной сборки через ворота в Спасской башне, мимо контрольно-пропускных постов, мимо стоявших по стойке «смирно» солдат церемониальной Гвардейской Таманской дивизии, расквартированной под Москвой, которая использовалась в основном для парадов и показных учений. Часовые вытягивались в струнку, лихо козыряя, но пассажиры бронированного лимузина их не замечали. Машина остановилась на стоянке. Отсюда было сто пятьдесят метров до места назначения, где еще один солдат предупредительно распахнул дверь. На этот раз Андропов обратил внимание на старшего сержанта и рассеянно кивнул ему, показывая, что он его заметил. Вместо того, чтобы подниматься на второй этаж по лестнице, Андропов прошел направо к лифту. Его помощник полковник Рождественский не отставал от него ни на шаг. Для Рождественского предстоящая встреча должна была стать самым волнующим и пугающим событием за все время работы в КГБ.
На верхних этажах новые рубежи охраны: офицеры Советской Армии в форме, с пистолетами в кобурах, на случай чего-либо непредвиденного. Однако ничто непредвиденное не помешает ему занять пост генерального секретаря, подумал Юрий Владимирович. Это не станет дворцовым переворотом. Его изберут политические лидеры государства, в соответствии с обычным порядком передачи власти в Советском Союзе, — неуклюжим, неэффективным, но абсолютно предсказуемым. Председателем этого своеобразного совета патриархов станет тот, кто располагает бoльшим политическим капиталом, потому что ему доверят править не силой личной воли, а коллегиальным консенсусом. Никто из членов Политбюро не хочет получить нового Сталина или даже нового Хрущева, который мог бы втянуть их в какие-нибудь авантюры. Эти люди не получают никакого удовольствия от авантюр. Они хорошо усвоили урок истории: любая азартная игра несет в себе вероятность проигрыша, а никто из них не желал терять даже самую незначительную мелочь. Это были вожди нации шахматистов, для которых победа определялась искусными ходами, совершаемыми терпеливо и последовательно на протяжении многих часов, чье окончательное решение бывает таким же предопределенным, как восход и заход солнца.
«Сегодня это будет одной из главных проблем,» — подумал Андропов, усаживаясь рядом с министром обороны Устиновым. Оба сидели во главе стола, на местах, отведенных для членов Совета обороны. Пять членов Совета являлись самыми влиятельными людьми во всем советском правительстве. В их число входил и Суслов, секретарь по идеологии.
Устинов оторвался от листка с повесткой дня.
— Здравствуй, Юрий, — приветствовал он Андропова.
— Добрый день, Дмитрий.
Андропов уже успел найти общий язык с Маршалом Советского Союза. Юрий Владимирович никогда не выступал против просьб Устинова увеличить финансирование безразмерно разросшейся и плохо управляемой советской военной машины, которая в настоящее время беспомощно корчилась в Афганистане, словно выброшенный на берег кит. Конечно, никто не сомневался, что в конечном счете Советская Армия одержит победу. В конце концов, она никогда не знала поражений… если только, конечно, не вспоминать о первом вторжении Ленина в Польшу в 1919 году, которое закончилось бесславным провалом. Нет, в Советском Союзе предпочитали вспоминать разгром Гитлера после того, как немецко-фашистская армия подошла буквально к стенам Кремля и остановилась только тогда, когда в действие вступил самый надежный в историческом плане союзник России — генерал Зима. Андропов не питал теплых чувств к Советской Армии, однако остальные члены Политбюро видели в ней опору существующего порядка вещей, так как именно военные следили за тем, чтобы страна делала то, что ей приказывают. И дело было не в любви, а в том, что в Советской Армии было много пушек. То же самое можно было сказать про Комитет государственной безопасности и Министерство внутренних дел, которые были призваны сдерживать военных — не дай бог у них возникнут какие-то мысли. На всякий случай в КГБ имелось Третье главное управление, чья задача состояла в том, чтобы приглядывать за каждой мотопехотной ротой Советской Армии. В других странах это называлось системой сдержек и противовесов. В Советском Союзе это была система тотального и абсолютного страха.
Леонид Ильич Брежнев появился последним. Генеральный секретарь вошел в зал заседаний походкой престарелого крестьянина, каковым он, в общем-то, и являлся. Кожа на его когда-то мужественном лице обвисла. Брежнев приближался к восьмидесятилетнему рубежу, которого он, судя по его виду, мог достигнуть, но вряд ли перешагнуть. В этом были свои как хорошие, так и плохие стороны. Никто не мог сказать, какие мысли бродят в его старческом мозгу. В свое время Леонид Ильич обладал недюжинной физической силой — он с удовольствием ходил в лес охотиться на оленя или даже медведя, могучего хищника, грозу диких зверей. Но все это осталось в прошлом. Вот уже много лет Брежнев больше никого не убивал — кроме, может быть, людей, да и то не самостоятельно, а через вторые и третьи руки. Однако при этом он с годами не стал мягче. Совсем наоборот. Карие глаза оставались хитрыми, проницательными, и по-прежнему подозрительно смотрели вокруг, выискивая малейшие признаки измены — и иногда находя ее там, где она отсутствовала. При Сталине это практически наверняка означало бы смертный приговор. Однако с тех пор многое переменилось. Сейчас заподозренного в измене человека лишь ломали, лишали власти и ссылали на какую-нибудь заштатную должность в глухую провинцию, где он умирал со скуки.
— Добрый день, товарищи, — поздоровался генеральный секретарь с собравшимися настолько любезно, насколько только позволял его ворчливый голос.
По крайней мере, ушло в прошлое откровенное подхалимство, когда коммунистические царедворцы расталкивали друг друга, чтобы добиться благосклонности марксистского императора. На пустые славословия уходила половина времени, а Юрию Владимировичу сейчас было необходимо обсудить очень важный вопрос.
Брежнев уже был вкратце введен в суть вопроса; отпив послеобеденный чай, генеральный секретарь повернулся к председателю КГБ:
— Юрий Владимирович, вы хотели о чем-то нам доложить?
— Благодарю вас, Леонид Ильич. Товарищи, — начал Андропов, — произошло одно событие, которое требует нашего самого пристального внимания.
Он сделал знак полковнику Рождественскому, и тот быстро обошел вокруг стола, раздавая копии «Варшавского письма».
— Перед вами письмо, которое на прошлой неделе направил в Варшаву папа римский. — Перед каждым участником заседания лежала фотокопия оригинала — некоторые члены Политбюро владели польским — и точный перевод на русский язык, со ссылками и примечаниями. — На мой взгляд, оно представляет для нас потенциальную политическую угрозу.
— Я уже ознакомился с этим письмом, — сказал Александров, сидевший в конце стола на местах, отведенных для кандидатов в члены Политбюро.
Из уважения к старшинству смертельно больного Михаила Суслова, его место слева от Брежнева (и рядом с Андроповым) оставалось незанятым, хотя на столе перед ним лежали те же самые документы, что и перед остальными участниками заседания, — на тот случай, если Суслов все-таки успел ознакомился с ними на смертном одре и сейчас примчится сюда, последний раз перед тем, как отправиться в нишу в Кремлевской стене.