– Насколько я понимаю, Пэт, вы подобрали суровых судей. А есть ли среди них более мягкие? – спросил президент.
– Помните, что я только что сказал? О том, что мне не хочется иметь подобные полномочия? Вот почему я не осмелился поступить по-другому. Судья "Е" – вот его папка – отменил однажды решение, над которым работали мои лучшие следователи, отменил его из-за допущенной при расследовании технической ошибки – принятия доказательства, – когда мы узнали об этом, то просто вышли из себя. Речь шла о вопросе компрометирующего признания, о том, что допустимо и что нет. Обвиняемый был виновен, никто в этом не сомневался. Однако судья "Е"…, изучил доводы обеих сторон и принял, по-видимому, правильное решение. Теперь ФБР руководствуется его постановлением.
Райан посмотрел на папки. На их чтение уйдет целая неделя. Это, сказал ему Арни несколько дней назад, будет его самым важным актом как президента. Еще никогда после Вашингтона перед главой исполнительной власти в стране не стояла задача назначения полного состава Верховного суда. Но в то время мнение общества по отношению к законам было намного более твердым и строгим, чем ныне в Америке. Во время президентства Вашингтона определение «жестокого и необычного наказания» касалось пыток на дыбе и сжигания на костре – и то и другое применялось в дореволюционной Америке, – однако в недавних постановлениях Верховного суда оно означало отсутствие кабельного телевидения, отказ в операции по перемене пола или просто переполнение тюремных камер. Как хорошо, подумал Райан, тюрьмы переполнены, тогда почему бы не выпустить на свободу опасных преступников, вселяющих страх в общество, из-за опасений оказаться обвиненным в применении «жестоких и необычных наказаний» по отношению к заключенным?
А вот теперь у него появилась возможность изменить это. Все, что требовалось, – это выбрать судей, которые относятся к преступности так же непримиримо, как и он сам. Райан вспомнил, что такая точка зрения появилась у него еще в то время, когда он слушал рассказы отца про особенно ужасные преступления и его недовольные высказывания по поводу тупоумных судей, которые никогда не бывают на месте преступления и потому не имеют представления о том, насколько оно жестоко. Кроме того, для Райана вопрос наказания преступников имел и личную окраску. На него, на его жену и детей совершали покушения. Он знал – не по слухам, а из личного опыта – ярость и ненависть к людям, способным убивать с такой же легкостью, как покупать конфеты в уличном ларьке, которые мучают других, словно домашних животных, чьи жертвы взывают к мщению. Он помнил, как смотрел в глаза Шона Миллера и не видел в них ничего, никаких человеческих чувств. В них не было ни сострадания, ни жалости, ни даже ненависти – он был вне человеческого общества, и о его возвращении обратно не могло быть и речи…
И все– таки…
Райан закрыл глаза, вспоминая тот момент, когда он держал в руке заряженный «браунинг», как кипела его кровь, зато руки были холодными как лед, тот момент высшего наслаждения, когда он мог покончить с человеком, которому так хотелось убить его самого – и Кэти, и Салли, и еще неродившегося Джека, – но внезапно он увидел, как в глазах убийцы сквозь корку бесчеловечности пробивается страх. И сколько раз он благодарил Всевышнего, что забыл взвести курок пистолета? Он хотел убить Миллера, хотел этого больше всего в жизни, помнил, как нажал на спусковой крючок и удивился его неподвижности, – а затем вспышка ярости исчезла так же быстро, как и появилась. Он не забыл, как убивал террористов в Лондоне и в лодке у подножия утеса, рядом со своим домом, как убил русского кока на «Красном Октябре». Разве мог он забыть ту ужасную ночь в Колумбии, после которой его несколько лет преследовали кошмары. Но смерть Шона Миллера была бы чем-то иным. Он не защищал в тот момент себя и своих близких, так что убивать его было необязательно. Убийство Миллера являлось чем-то вроде справедливого акта возмездия. Стоя рядом с ним с пистолетом в руке, он был воплощением Закона. Боже мой, как хотелось ему тогда покончить с этой бесполезной жизнью! Но он этого не сделал. Жизнь Миллера и остальных террористов оборвалась по решению суда, действующего в соответствии с законом страны, решения взвешенного, холодного и беспристрастного. Вот почему он должен теперь выбрать самых достойных судей, которые займут места в Верховном суде, потому что принимаемые ими решения не будут желанием разъяренного человека, стремящегося защитить свою семью и отомстить за причиненные ей страдания. Эти люди, беспристрастные и справедливые, будут исходить из того, что Закон одинаков для всех и личные желания не имеют к нему никакого отношения. То, что принято называть «цивилизованным поведением», является чем-то большим, чем желания одного человека. Иначе быть не может. И долг президента заключается в том, чтобы гарантировать это, выбрав самых достойных.
– Это верно, – согласился Мартин, читая мысли президента на его лице. – Непросто, правда?
– Одну минуту. – Джек встал и прошел в комнату секретарей. – Кто из вас курит? – спросил он у женщин.
– Я, – ответила Эллен Самтер. Ей было примерно столько же лет, сколько и ему, и она, наверно, пыталась порвать с этой привычкой, как пробуют – или, по крайней мере, утверждают это – все курильщики такого возраста. Не говоря ни слова, она протянула президенту сигарету «Виргиния слим» – такую же, как дала ему стюардесса в самолете, заметил Джек, – и бутановую зажигалку. Президент кивком поблагодарил ее и вернулся к себе в кабинет, прикурив по пути. Он еще не успел закрыть дверь, как прибежала миссис Самтер и поставила на стол пепельницу, которую достала из ящика своего стола.
Опустившись в кресло, Райан глубоко затянулся и опустил взгляд на ковер с эмблемой президента Соединенных Штатов, ясно различимой, несмотря на то, что ее закрывала мебель.
– Почему кто-то решил, что одному человеку можно доверить такую власть? – негромко спросил Джек, – То, что я делаю здесь…
– Совершенно верно, сэр. Чувствуете себя, наверно, подобно Джеймсу Медисону, правда? Вам предстоит выбрать людей, которые будут решать, как следует толковать Конституцию. Возраст всех будет близок к пятидесяти или чуть за пятьдесят, так что они останутся членами Верховного суда довольно долго, – напомнил ему Мартин. – Не падайте духом, сэр. По крайней мере, это для вас не игра, вы поступаете правильно. Вы не выбираете женщин только потому, что они женщины, и не назначаете темнокожих американцев лишь потому, что они темнокожие. Я представил вам кандидатов, в число которых входят все категории американских граждан с разным цветом кожи и выбором туалетов, но имена всех вам неизвестны, и вы не сможете определить кто есть кто, если только не захотите изучить принятые ими решения. Думаю, что не захотите. Даю вам слово, сэр, что все они заслуживают полного доверия и являются достойными представителями своей профессии. Я потратил массу времени, составляя для вас этот список. Критерии, о которых вы говорили, принесли немалую пользу. Это правильные критерии. Могу лишь сказать, что это люди, разделяющие вашу точку зрения. Меня пугают те, кто стремятся к власти, – признался юрист. – Хорошие люди как следует задумаются, прежде чем согласиться на ваше предложение. Вы выберете настоящих судей, которые принимали трудные решения, будет лучше всего, если вы сами прочитаете эти решения, чтобы увидеть, как тяжело им было их принять.