– Мне очень жаль, но я не мог пойти на это, – ответил Келти после непродолжительной паузы, которая сопровождалась искренним взглядом, и продолжил страстным голосом, ратуя за справедливость – уж тут у него был огромный опыт. – Но ты только посмотри, в каком положении оказалась наша страна. Райан – хороший парень, я знаком с ним много лет. Однако он не имеет ни малейшего представления о том, как управлять ею.
– Нет никакого закона, требующего от президента, чтобы он умел управлять страной, Эд. Никакого. В Конституции об этом тоже ничего не сказано, а даже если бы и говорилось, у нас нет Верховного суда, который мог бы принять решение по этому вопросу. – Это говорил старший советник Келти по юридическим вопросам, раньше он занимал должность его старшего юриста. – Вопрос является чисто политическим. Если его поставить, может создаться плохое впечатление, – пришлось сказать юристу. – Может показаться, что…
– В том-то и дело, – прервал его глава администрации. – Мы пошли на такой шаг вовсе не из политических соображений, а лишь для того, чтобы бескорыстно служить интересам страны. Эд понимает, что совершает политическое самоубийство, однако за ним тут же последует блестящее и мгновенное возрождение в прямом эфире на канале Си-эн-эн.
Келти встал и принялся ходить по комнате, подчеркивая свои слова энергичными жестами.
– Да забудьте вы о политике в связи с этим, черт побери! Правительство уничтожено! Кто должен восстановить его? Райан всего лишь вшивый разведчик, сотрудник ЦРУ. Он не имеет ни малейшего представления о том, как функционирует правительство. Нам нужно назначить судей в Верховный суд, выбрать политическую линию и осуществлять ее. Необходимо восстановить Конгресс. Нашей стране требуется руководитель, а Райан понятия не имеет, как взяться за дело. Вполне возможно, что я рою для себя политическую могилу, но кто-то должен выйти вперед и взять на себя защиту интересов нации.
Никто не засмеялся. Самым странным было то, что никому из присутствующих это даже не пришло в голову. Оба помощника, работавшие с Эдвардом Дж.Келти в течение двадцати лет или даже больше, настолько прочно держались за него, что у них просто не было выбора. Это театральное действо было столь же необходимым, как появление хора у Софокла или обращение к Музе у Гомера. Поэтику следовало соблюсти и в политике. Речь шла о стране и ее нуждах и о долге Эда по отношению к стране, в управлении которой он участвовал на глазах полутора поколений, знал, как это делается, как работает государственная машина, а потому именно он мог спасти ее. В конце концов, правительство и было страной. Вся его профессиональная жизнь как политического деятеля была посвящена этому единству.
Они и впрямь верили в это, да и Келти, подобно двум своим помощникам, был накрепко привязан к этой политической мачте, способной выдержать внезапно разразившийся шторм. В какой степени Келти руководствовался собственным честолюбием, не мог сказать даже он сам, поскольку верил собственным заверениям, после того как твердил их на протяжении десятилетий своей политической карьеры. Случалось, что политический курс страны не совпадал с его убеждениями, но, подобно тому как проповедник-евангелист имеет только слово, чтобы убедить людей вернуться в лоно Истинной Веры, так и Келти понимал, что его долг объяснить стране, где находятся ее философские корни, которые он отстаивал на протяжении пяти сроков пребывания в Сенате и более короткого срока на посту вице-президента. Средства массовой информации больше пятнадцати лет называли его Совестью Сената и любили за его убеждения, веру и политических союзников.
Было бы неплохо посоветоваться по этому вопросу кое с кем из их представителей, как он нередко делал это в прошлом, проводя брифинг по законопроекту или поправке, интересуясь их точкой зрения – средства массовой информации души не чаяли в тех, кто спрашивали их мнение по разным вопросам, – или принимая меры, чтобы заручиться поддержкой тех, кто разделяли его убеждения. Но не в этом случае. Нет, сейчас он не мог прибегнуть к этому. Ему нужно вести честную игру. Нельзя идти на риск, будто он заискивает перед кем-то, а вот намеренное желание избежать такого маневра придаст видимость легитимности его действиям. Благо страны – вот главная цель. Всеми силами он должен отстаивать этот образ. Впервые в жизни Келти откажется от всех политических ухищрений и, поступив таким образом, сделает особенно ярким новое направление своих устремлений. Самое главное – выбрать нужный момент. А вот в этом ему помогут преданные люди из средств массовой информации.
* * *
– Сколько сейчас времени? – спросил Райан.
– Половина девятого по восточному поясному, – ответил ван Дамм. – Сегодня пара специальных программ, и компании попросили уступить на этот раз.
Райан мог бы недовольно заворчать, но удержался. Впрочем, досада отчетливо отразилась на его лице.
– Это означает, что масса людей на Западном побережье будут слушать тебя по радио в своих автомобилях, – пояснил Арни. – Передачи будут вестись по всем пяти главным каналам, а также по Си-эн-эн и Си-Спэн. Учти, что они не обязаны делать это и согласились в знак любезности. Политические выступления…
– Черт возьми, Арни, это не политическое выступление, это…
– Господин президент, постарайтесь привыкнуть к этому, ладно? Всякий раз, когда вы расстегиваете брюки в туалете, это тоже политический шаг. Без этого вам не обойтись. Даже отсутствие политики является политическим заявлением. – Арни прилагал массу сил, чтобы обучить своего нового босса. Райан внимательно прислушивался к тому, что ему говорили, но не всегда следовал советам.
– О'кей. У ФБР нет возражений против того, чтобы я рассказал обо всем?
– Я говорил с Мюрреем двадцать минут назад. Он не возражает. Я только что поручил Кэлли включить это в текст твоего выступления.
* * *
Она могла бы иметь кабинет и получше. Как президентский спичрайтер номер один она могла бы потребовать и получить позолоченный компьютер, стоящий на письменном столе из каррарского мрамора. Вместо этого она пользовалась стареньким десятилетней давности компьютером «Эппл Макинтош классик», потому что он был счастливым и маленький экран не мешал ей работать. В то далекое время, когда Зал переговоров с индейцами действительно использовался по своему прямому назначению, помещение, где находился ее кабинет, было чем-то вроде чулана или кладовки. Письменный стол изготовили заключенные одной из федеральных тюрем, а креслу, хотя и удобному, было тридцать лет. В кабинете был высокий потолок, и это позволяло ей курить, нарушая федеральные правила и правила Белого дома, на исполнении которых в ее случае не настаивали. Последний раз, когда кто-то попытался ворваться к ней в кабинет, агенту Секретной службы пришлось силой оттащить ее от сотрудника, чтобы она не выцарапала ему глаза. То, что не последовало ее немедленного увольнения, было знаком для всего персонала Старого Здания исполнительной власти – некоторых сотрудников не следует трогать. Кэлли Уэстон относилась к их числу.
В кабинете не было окон, что вполне ее устраивало. Реальностью для нее был компьютер и фотографии на стенах. На одной из них был изображен ее пес Холмс, старая английская овчарка (названная так в честь Оливера Уэнделла, а отнюдь не Шерлока; она восхищалась прозой этого янки с Олимпа – такая похвала доставалась от нее немногим). Остальные были фотографиями политических деятелей, друзей и врагов, и она постоянно рассматривала их. За спиной стоял маленький черно-белый телевизор и видеомагнитофон, причем первый был обычно настроен на Си-Спэн или Си-эн-эн, а вторым она пользовалась для записи речей, написанных другими и произнесенных в самых разных местах. Политическая речь являлась, по ее мнению, высшей формой человеческого общения. Шекспир мог потратить два или три часа в одной из своих пьес, чтобы довести до слушателя свою мысль. Голливуд пытался сделать то же самое, причем за такое же время. К ней это не относилось. Ей выделялось не больше пятнадцати, может быть, в самом крайнем случае сорока пяти минут, и ее мысли имели огромное значение. Они должны были потрясти одновременно среднего гражданина, опытного политика и самого циничного репортера. Она внимательно изучила тему выступления, а сейчас изучала Райана, раз за разом прокручивая на видеомагнитофоне те несколько фраз, которые он произнес в ночь своего вступления на пост президента, и затем его краткие телевизионные интервью на следующее утро. Она следила за его глазами и жестами, за его напряжением и страстью, за тем, как он двигался и за языком его тела. Говоря абстрактно, ей нравилось то, что она увидела. Райан был человеком, которому она доверилась бы как своему финансовому советнику. Но ему предстояло многому научиться, чтобы стать политическим деятелем, и кто-то должен научить его – а может быть, его не надо учить? Интересная проблема. Может быть…, если он не будет вести себя, как политический деятель…