Никого не смущало то обстоятельство, что Жаворонок, в отличие от Месснера, не имел никакого отношения к медицине. Наоборот – в СССР такие явления были в порядке вещей. Если партийный функционер способен управлять колхозом и указывать крестьянину, когда жать, а когда сеять, то почему микробиология должна быть исключением? Если любая кухарка в состоянии управиться с государством, то заглянуть в микроскоп ей и вовсе нетрудно...
Жаворонок тоже чувствовал себя как рыба в воде.
Он слабо представлял себе суть проблемы, хотя подстраховался: прочел кое-что о предмете, не понял большую часть прочитанного, но с удовольствием вставлял в свою речь ученые словечки, да причем так ловко, что со стороны могло показаться, будто он полностью владеет материалом!
В кругу специалистов он, однако, избегал этого.
Он говорил о партии и правительстве, а эти вещи были одинаково важны и понятны как ему, так и всем советским гражданам – от мала до велика.
– Нет нужды оговаривать необходимость соблюдать абсолютную секретность. При малейшей утечке сведений всех посвященных ждет расстрел. Не мне напоминать вам, что незаменимых у нас нет...
– Разрешите вопрос, товарищ полковник? – Капитан почтительно, как школьник-отличник, поднял руку.
– Разрешаю, – кивнул Жаворонок.
– Меня смущает малая численность подопытных. На двух человеках, тем более детях, науку не сделаешь.
– Правильное замечание, – кивнул полковник. – Довожу до вашего сведения, что особи, которых вы имеете в виду, не предназначены для черновых испытаний. На них будут опробованы культуры, показавшие себя наиболее агрессивными в силу мутации, вызванной наведенной радиацией. Эти подопытные, как вам известно, продемонстрировали удивительную устойчивость к весьма серьезным возбудителям, в том числе модифицированным. Возбудители будут отобраны после их апробации на других субъектах, набор которых недавно закончен. Эти же двое станут последним звеном в серии испытаний. Если им удастся справиться и с этой заразой, мы воспользуемся их сывороткой для приготовления вакцин...
– Добровольцы? – вскинул брови пожилой майор. – Самоотверженно...
– Нет, – возразил Жаворонок, – привлекать добровольцев не позволяет секретность, так как огласка неизбежна. Это дети врагов народа, а конкретно – фашистских прихвостней. Бендеровцев, «лесных братьев»...
– Чеченов, ингушей, – подхватил один из подполковников.
– Ошибаетесь, – Жаворонок криво усмехнулся. – Товарищ Сталин не даст их в обиду. Он и выслал-то их, чтобы наши, русские, не побили... за сотрудничество с врагом.
Капитан поджал губы.
Жаворонок внимательно на него посмотрел.
Он сказал эту крамолу неспроста: выявлял доносчиков, провоцировал. Собравшиеся не знали, что все кляузы и ябеды будут перехвачены и неизбежно лягут полковнику на стол. Здесь, на трофейном эсминце, все было устроено на манер замкнутого контура, наружу не просачивалось ничего, чего не захотел бы пропустить полковник. На берег не пускали категорически, все жили прямо здесь; связь с большой землей была возможна только по радио.
– Почему эсминец, товарищ полковник? – осведомился майор.
Жаворонок удивился:
– По-моему, это очевидно. Это же готовая лаборатория, с оборудованием. Автономная, обособленная, практически неприступная. Захватить такое – все равно что захватить оружейный завод... и заставить работать на нашу оборону.
– А какова опасность получить опасную для здоровья дозу облучения?
Полковник вздохнул:
– Это не вы у меня должны спрашивать, а я у вас. Вы специалисты, вот вам и карты в руки.
– Вопрос недостаточно изучен, – озабоченно напомнил второй подполковник.
Эта тема была неприятна Жаворонку.
Ему нравилось быть на коне, но он не был в восторге от специфики среды. Конечно, партия снабдила его и команду антидотами, но опять же – вопрос изучен плохо...
Внезапно он почувствовал себя беззащитным.
Кто он вообще такой?
Для всех здесь присутствующих он – Иван Иванович.
Формально – ноль.
И они – не для него, конечно, а друг для друга – Сергей Сергеич, Степан Степаныч, Олег Олегович... Пешки, здоровье которых – величина достаточно ничтожная, чтобы ею пренебречь.
С трудом отогнав мрачные мысли, Жаворонок уселся за стол, разложил перед собой бумаги.
– Степан Степанович, – обратился он к одному из подполковников. – Вы докладывали, что инвентарь разукомплектован...
– Это общее мнение, – кивнул Степан Степанович. – Мы провели ревизию и выявили нехватку многих ключевых ингредиентов. По-видимому, немцы их просто-напросто израсходовали.
– Понимаю. Называйте по пунктам, медленно и разборчиво. Я дам заявку, и в скором времени вы получите все. Не стесняйтесь в запросах. Партия удовлетворит любые ваши требования – был бы результат.
Подполковник завел глаза, чуть подумал и начал перечислять. Временами ему подсказывал коллега по званию; капитан и майор сидели молча.
Началась вторая, техническая часть совещания.
...Сережка и Соломон продолжали ждать появления резиновой хари, возможно, с хоботом, но их навещали одни «санитары». Ожидание затягивалось, и оба постепенно приходили в недоумение – тем более что пространство, их окружавшее и невидимое из-за стен, постепенно оживлялось.
Оно наполнялось дикими воплями, судорожным кашлем, звуками рвоты.
Это было до боли знакомо.
Будучи отозван из Калининграда в Питер, Никита Владимирович не ждал для себя ничего хорошего.
Ему предписали явиться в мундире. С полной, так сказать, выкладкой.
Мундир следователь надевал лишь по торжественным дням – преимущественно на разного рода закрытые собрания с участием президента, министра юстиции или директора ФСБ. «Разборы полетов», как правило, не требовали парадной формы одежды.
Никита Владимирович ожидал увидеть Клюнтина тоже облаченным в генеральскую форму, но генерал-майор встретил его одетым как обычно, даже немного неряшливо.
Он – вопреки обыкновению – не предложил ему сесть.
В последовавшей беседе Клюнтин ни разу не обратился к нему ни по имени-фамилии, ни по званию.
Никита Владимирович стоял навытяжку и поначалу обливался потом, но спустя какое-то время перестал. На него навалилось апатичное безразличие к происходящему.
Повесился подследственный – ну и что?
Пусть даже свежеперевербованный агент.
Такое случается.