Теперь в лице капитана и вовсе ничего не осталось от молодого и чуть застенчивого служаки, всего какими-то часами раньше ступившего на остров Коневец. Казалось, что сквозь умело наложенный грим проступили истинный возраст, истинное мироощущение, истинные виды на будущее. Гладилин состарился на добрый десяток лет, и даже светлые, почти белые волосы его несколько потемнели. Рот, если бы не мешал платочный кляп, растянулся бы в оскале; глаза налились кровью.
Все шло насмарку. В случае провала ему светит пуля в белокурую башку. Сейчас, конечно, не расстреливают, но его, скорее всего, и не будут судить. Прикончат втихаря, как собаку, закопают в лесу.
Какого дьявола ему вообще пришла в голову эта дикая мысль: обезглавливать группу, тащить командира к себе? Он полагал, что так выйдет надежнее... а вместо этого располовинил свой собственный, довольно жалкий отряд. Нужно было запереть их и выставить караул в коридоре и под окном. Тогда «сажинцам», как минимум, пришлось бы поднимать шум, и это уже было бы хорошо, демаскировка, невозможность скрытых акций... Его ребят положили бы, но они и так не жильцы. Эксперта он напоил, тот спит без памяти, а хорошо бы подключить и его – человеком меньше, человеком больше...
Теперь Гладилину предстоит расплачиваться.
Противник, скорее всего, уже занял позиции и вот-вот сорвет операцию, которую сам капитан призван охранять.
Гладилин понятия не имел, кто именно его завербовал. Знал одно: это состоятельные люди – раз, и они наверняка иностранцы – два. Скорее всего, немчура. Это подтверждается составом туристической группы, прибывшей на остров.
Возможно, «Сажин» что-то успел заподозрить, натолкнувшись на нежелание следователя работать с иностранными гостями.
Не исключено, что он догадался и о многом другом... о том, например, что монаха убили с единственной целью: иметь повод официально пригласить на остров Гладилина и что еще важнее – его катер. Гладилин, когда к нему начали подкатываться несколькими месяцами раньше, был сильно удивлен. Он и подумать не мог, что способен представить интерес для достаточно могущественных, как он понял, фигур – вероятнее всего, шпионов и диверсантов. Он работал себе в тмутаракани, занимался обыденной уголовщиной – большей частью бытовухой, кражами, убийствами по пьянке. Он так и заявил хлыщу, явившемуся по его душу: не там ищете, господа, я мелкая сошка. Подъем затопленного эсминца? Вообще не мое дело, но я догадываюсь, что это больше по части госбезопасности и Минобороны. И мне будет странно сюда встревать.
Чуть позже он отловил себя на мысли: ведь он не послал этого гада куда подальше, не сдал его в ФСБ, не запер в обезьянник, не начистил морду. Он сразу повел себя так, будто в принципе был не против, просто задача, судя по всему, оказалась не по уму и рангу.
Хлыщ снисходительно улыбнулся: какие мелочи, капитан. Все, что вам предстоит, вполне укладывается в вашу компетенцию. Кое-что доставить, кое-кого задержать до выяснения да приступить к расследованию обычного лиходейства, каких в его округе творятся сотни.
Лиходейство и задержание не вызвали в Гладилине протеста, но вот доставка неизвестного груза сильно обеспокоила. Нельзя ли это проделать без него?
Можно, последовал ответ, но это рискованно. В виду предстоящих работ остров будут прочесывать, и не однажды. Разумнее доставить все необходимое непосредственно перед акцией. Хотя это и опаснее, что спорить. Ну так не за красивые же глаза ему заплатят.
А глаза у Гладилина были и в самом деле красивые.
Он еще немного поупирался для вида, интересуясь, почему для такого опасного и ответственного дела выбрали именно его кандидатуру. А больше и некого, ответили ему, недоуменно пожав плечами.
И действительно: случись на острове что необычное, Гладилин и так прибыл бы туда первым по долгу службы. Ему оставалось лишь совместить этот долг с некоторыми дополнительными задачами.
...Запродав душу неизвестному дьяволу, капитан уже не мог пойти на попятный. Но чем лучше вырисовывались предстоявшие задачи, тем яснее он постигал, во что ввязался. До него доходили слухи о необычности операции по подъему эсминца; как всякие слухи, они были весьма диковинного содержания. Сплетники не удовлетворялись радиацией, для них это было слишком мелко. В своих гипотезах они доходили до пришельцев; Гладилин в последних не очень верил, но понимал, что с эсминцем нехорошо. Это было ясно и так, по тому же интересу иностранных работодателей, но ему все больше казалось, что дела обстоят намного хуже, чем он предполагал.
Он, кстати, и сам не знал, каким чутьем распознал в новых хозяевах иностранцев. Их русский был безупречен, и одевались они как самые обычные граждане, но что-то в них чувствовалось чужое, забугорное. Выражение лиц, пожалуй... Нечто неуловимое, продезинфицированное. А немцы в нем сызмальства ассоциировались с нечеловеческой тягой к стерильности в сочетании со столь же нечеловеческими зверствами. И готовность к последним он безошибочно угадывал в глазах вербовщиков.
Но распознал ее не сразу, только позднее. А к тому времени у него самого уже появилось в глазах нечто подобное – вернее, оно таилось там всегда и лишь ждало случая вырваться на поверхность.
Что сейчас и произошло.
Сдавленно рыча от бешенства, Гладилин изловчился и дотянулся до кармана сержантовых брюк. Улегшись на спину и орудуя крайне неуклюже, он, моля Бога об удаче, все же нащупал зажигалку. По ходу действий он безуспешно пытался достучаться до милиционера, негромко звал его: «Снетков! Снетков!..» Ему не хотелось привлекать внимание посторонних. Пока еще ничто не разъяснилось, пока следует соблюдать осторожность.
Ничто?
Он жестоко заблуждается.
Он вдруг вспомнил бормотание Сажина, услышанное сквозь ватную пелену. Тот называл его иудой и любопытствовал насчет стоимости его, гладилинских, услуг.
...Снетков не отзывался.
Обжигая руки, капитан развязался с путами. Выдернул изо рта платок. Дальнейшее заняло у него не более минуты. Вскоре он стоял, мрачно взирая на неподвижного сержанта. Тот оставался связанным, и Гладилин не знал, как с ним поступить. Развязывать верного помощника он не спешил.
С собой не возьмешь. И так вот запросто не оставишь: этот придурок ни о чем не знал и мог, придя в сознание, начудить всякой всячины.
Гладилин еще никогда не убивал вот так запросто, ради собственной выгоды. Но надо же когда-то начинать и говорить Б, если сказал А. Немцы не ошиблись, выбрав его кандидатуру. Они были тертые калачи и угадали в нем наличие чего-то важного, что позволяет человеку отважиться на поступок с большой буквы.
А что потом?
Не думает же он вступить с единоборство целым отрядом оперативников, кем бы они ни были?
Нет, разумеется.
Но он тщательно изучит ситуацию и постарается извлечь из нее максимум пользы для хозяев – и для себя, понятно. Если из нее еще можно что-то извлечь. Потому что эти мерзавцы наверняка сейчас заняты тем, что срывают хозяйские планы, и ему конец.