Ничего подобного не случилось, и теперь они не знали, радость или разочарование стоит испытывать от этого.
* * *
– По нашему мнению, вам следовало занять более жесткую позицию, – нарушил кабинетную тишину Гото.
– Но почему? – спросил премьер-министр, уже догадываясь, каким будет ответ.
– Они стараются сокрушить нас, подчинить себе, хотят наказать за эффективность нашей промышленности, за то, что мы работаем лучше их, достигли более высокого качества, – короче говоря, за все то, чего не в силах добиться их ленивые рабочие. – Лидер оппозиции сберегал свой вызывающий тон для публичных выступлений. При разговоре с глазу на глаз с руководителем правительства своей страны он неизменно соблюдал вежливость, хотя и обдумывал план свержения этого слабого и нерешительного политика.
– Это не совсем так, Гото-сан. Вы знаете не хуже меня, что в последнее время мы укрепили наши позиции в области экспорта риса, автомобилей и компьютерных чипов. Это мы добились уступок от американцев, а не наоборот. – Премьер-министр старался понять, чего добивается Гото. Кое о чем он, вполне естественно, догадывался. Гото со свойственной ему неуклюжестью пытался заручиться поддержкой различных фракций в японском парламенте – дайете. Там у премьер-министра было незначительное большинство депутатов, поддерживающих его политику, и по этой причине правительство заняло достаточно твердую позицию во время торговых переговоров с Соединенными Штатами, стараясь привлечь к себе тех, в чьей поддержке при голосовании премьер-министр не был уверен. Обычно к их числу относились представители небольших партий и блоков, чья поддержка означала для правительства так много и достигала такой точки, при которой создавалось впечатление, будто хвост начинает вилять собакой, потому что в руки «хвоста» попала возможность нарушить – или поддержать – баланс власти в стране. Таким образом премьер-министр оказался вовлеченным в опасный цирковой номер на высоко натянутом канате и без страховочной сетки. С одной стороны, от него требовалось удовлетворять интересы политических союзников, а с другой – он не мог позволить себе намеренно ухудшить отношения с самым крупным торговым партнером свой страны. Но еще хуже было то, что такой цирковой номер был утомительным, а снизу на него жадными глазами смотрели люди, подобные Гото, которые поднимали крик по малейшему поводу в надежде, что шум заставит его потерять равновесие и упасть.
Похоже, Гото сумеет справиться с ситуацией лучше меня, подумал премьер-министр, наполняя чашку гостя зеленым чаем и получая в ответ вежливый поклон.
Существо проблемы он понимал лучше лидера парламентской оппозиции. Япония не являла собой демократическое государство в классическом смысле этого слова. Скорее она походила на Америку девятнадцатого века с правительством, которое фактически, если не юридически, было чем-то вроде официального щита, защищающего экономику страны. По сути дела страной управляла относительно маленькая горстка дельцов – их число не превышало тридцати, может быть, даже двадцати – в зависимости от подхода к методике подсчета, – и, несмотря на то что эти бизнесмены и их корпорации на первый взгляд, казалось, отчаянно конкурировали друг с другом, на практике все они являлись партнерами, связанными между собой самыми разными узами. Они состояли членами одних и тех же советов управляющих, владели контрольными пакетами банков, были объединены корпоративными соглашениями о сотрудничестве. Редко находился такой отважный член парламента, что не прислушивался самым внимательным образом к советам представителя одного из дзайбацу. И еще реже был парламентарий, на которого нисходила благодать личного общения с одним из действительных хозяев страны, этих капитанов японской экономики. В каждом таком случае народный избранник уходил после встречи потрясенный неслыханной удачей, поскольку именно экономические воротилы обладали тем, в чем нуждался каждый политический деятель: средствами финансирования. В результате их слово было законом. Таким образом, японский парламент был самым коррумпированным в мире. Впрочем, нет, «коррумпированный» – не то слово, подумал премьер-министр, скорее, раболепно повинующийся. Рядовые граждане страны нередко возмущались тем, что видели собственными глазами, или тем, о чем писали несколько смелых журналистов в выражениях, которые на Западе показались бы слабыми и нерешительными, однако на самом деле они с убийственной меткостью били в цель – как в свое время критика Эмиля Золя,.распространившаяся по всему Парижу. Но у рядового гражданина не было той реальной власти, которой обладали дзайбацу, и потому всякая попытка осуществить реформу политической системы в стране не достигала цели. Таким образом правительство одного из самых могущественных государств мира превратилось в не что иное, как в официального представителе и защитника интересов бизнесменов, которых никто не выбирал и которые не несли ответственности даже перед своими собственными акционерами. Они дали ему возможность занять пост премьер-министра, теперь он понимал это… Пронеслась мысль: может быть, это кость, брошенная народным массам? Неужели они рассчитывали на то, что он потерпит неудачу? Какова была заранее начертанная для него судьба? Значит, после того как его правительство рухнет, возвращение к прежней.ситуации будет воспринято с благодарностью теми, кто раньше надеялись на него?
Этот страх заставил премьер-министра занять более агрессивную позицию при переговорах с Америкой, несмотря на то что он понимал всю опасность такого шага. А теперь уже и этого оказалось недостаточно?
– Многие согласны с вами, – вежливо продолжил Гото. – И я сам восхищаюсь вашим мужеством. Увы, наша страна попала в тяжелое положение по ряду объективных причин. Так, изменение курса йены по отношению к доллару нанесло колоссальный ущерб нашим зарубежным инвестициям, а это могло оказаться только результатом намеренной политики той страны, которую мы считаем самым важным торговым партнером.
В его манере говорить проскальзывало что-то необычное, заметил премьер-министр. Создавалось впечатление, что Гото читает написанный текст. Написанный кем? Впрочем, ответ на этот вопрос очевиден. Премьер-министр подумал о том, понимает ли Гото, что находится в еще худшем положении, чем тот, кого он стремится заменить на посту главы правительства. Вряд ли, решил премьер-министр, хотя это было слабым утешением. Если Гото займет его пост, он в еще большей степени станет марионеткой в руках закулисных хозяев и будет вынужден осуществлять политику, которая вряд ли окажется разумной и обдуманной. И в отличие от меня, подумал премьер-министр, Гото может оказаться таким дураком, что действительно поверит, будто проводимая им политика является одновременно мудрой и придуманной им самим. И как долго у него продлится эта иллюзия?
* * *
Поступать так слишком часто – опасно, подумал Кристофер Кук. Что значит – слишком часто? Ну, скажем, ежемесячно. Это действительно часто? Кук был помощником заместителя государственного секретаря, он не принадлежал к числу сотрудников разведки и потому не был знаком с наставлениями спецслужб, даже если предположить, что такие наставления существуют.
Гостеприимство, как всегда, было впечатляющим – превосходно приготовленные блюда, отличное вино и изысканная обстановка, неторопливая смена тем разговора, начиная с вежливых и обязательных расспросов о семье, успехах в гольфе и мнения гостя относительно той или иной проблемы светской жизни. Да, погода удивительно теплая для этого времени года – постоянное замечание Сейджи, легко объяснимое, потому что весна и осень в Вашингтоне были достаточно приятными, зато лето обычно жарким и влажным, а зима – сырой, с пронизывающими ветрами. Такой разговор навевал скуку даже на профессионального дипломата, привыкшего к бесцельной болтовне. Нагумо прожил в Вашингтоне уже достаточно долго, чтобы исчерпать запас интересных замечаний, и за последние несколько месяцев темы разговора стали повторяться. Впрочем, почему он должен отличаться от других дипломатов? – спросил себя Кук, еще не зная, что в следующее мгновение будет удивлен.