— Возможно, я преувеличил, мадам.
— Это была настоящая клевета, — в глазах королевы мелькнули весёлые искры.
— Оливия ничего не сломала. Ничего. И я должна сказать вам, что она прекрасная наездница. На редкость.
— Простите?
— Уроки верховой езды, — объяснила Кэти.
— На лошади?
— А на чём же ещё? — спросила королева.
— Салли — на лошади? — спросил Райан, взглянув на жену.
Ему это было отнюдь не по душе.
— И делает великолепные успехи, — поспешила на помощь Кэти королева. — Это вполне безопасно, сэр Джон. Верховая езда — для ребёнка это прекрасно. Она приучает к дисциплине, координации и ответственности, «Не говоря уже о прекрасной возможности сломать шею, которая ещё довольно хрупка, — подумал Райан. — Но, — вспомнил он, — с королевой не спорят. Тем более в её же дворце».
— Вам сейчас, конечно, не до верховой езды, — сказала королева, — но ваша жена чудесно выглядит на лошади.
— У нас теперь хватает земли, Джек, — сказала Кэти. — Тебе это понравится.
— Я упаду, — мрачно сказал Райан.
— Тогда вскарабкаетесь снова, пока не получится, — сказала королева, у которой был более чем пятидесятилетний стаж верховой езды.
«Это то же, что и на велосипеде, только с велосипеда не так высоко падать. А Салли и на велосипед ещё рано, — подумал Райан. Он нервничал, когда Салли ездила даже на трехколесном велосипеде. — Господи, она так мала, что лошадь и не почувствует, что у неё там что-то на спине».
Кэти прочла его мысли.
— Дети должны расти. Ты не можешь защитить её от всего.
— Да, дорогая, я это знаю. — «Но защищать — это мой долг, черт подери!» подумал он.
Несколько минут спустя вся эта публика потянулась в Голубую гостиную прекрасный зал с колоннами, — а затем, через двойные зеркальные двери, — в столовую.
Контраст был потрясающим: после бледно-голубой гостиной — комната, где стены покрывал алый, как пламя, шёлк. Сводчатый высокий потолок был цвета слоновой кости с золотом, а над камином белоснежного мрамора висел портрет…
Чей? Несомненно, короля. Вероятно, восемнадцатого или девятнадцатого века, судя по белым лосинам… или как их там называли? Над дверью красовалась монограмма королевы Виктории. «Чего только не видела эта комната», — подумал Райан.
— Вы, Джек, будете сидеть справа от меня, — сказала королева.
Райан окинул взглядом стол. Места было достаточно — можно не волноваться, что он толкнёт королеву своей клешнёй. Это бы уж ни в какие ворота не лезло.
Позже он так никогда и не мог вспомнить, что там было на столе. А гордость не позволяла ему спросить об этом Кэти. Есть одной рукой ему было не привыкать, но он никогда ещё не делал этого публично, и ему казалось, что все смотрят на него. В конце концов он — янки, диковинка для них всех даже и без своей клешни.
Он то и дело напоминал себе о необходимости быть осторожным, не налегать на вино и следить за своим языком. Временами он поглядывал на Кэти, сидевшую напротив, возле герцога — она явно была всем довольна. То, что она чувствовала себя непринуждённее, чем он, отчасти злило. «Я тут, как белая ворона, — подумал он. — Интересно, — мелькнуло у него, — оказался бы я тут, если в я был полицейским или рядовым солдатом? Вероятно, нет. А почему?» Он не знал. Ибо не сознавал, что нечто в самом институте аристократии противоречило его американскому подходу к жизни. И в то же время ему льстило то, что теперь он рыцарь. Это противоречие вселяло в него какую-то неясную тревогу. «Все это внимание к твоей персоне действует развращающе, — подумал он, отпивая очередной глоток вина. — Хорошо бы от всего этого отделаться, наконец. Или нет? Я знаю, что это не моё. Но хотел бы я, чтобы это стало моим?» В вине ответа не было.
Надо было искать его где-то в ином месте.
Райан глянул на жену — казалось, она чувствовала себя здесь превосходно.
Кэти выросла в богатой семье, в большом доме, где то и дело устраивались приёмы, где все говорили друг другу о том, какие они важные люди. Это была жизнь, которую он отверг, и она вместе с ним. Они были счастливы тем, что имели. Но она была так весела сейчас — не значит ли это, что она тоскует по Другому образу жизни?.. Райан нахмурился.
— Все в порядке, Джек? — спросила королева.
— Да, мадам. Простите меня — боюсь, мне трудно привыкнуть ко всему этому сразу.
— Джек, — сказала она тихо, — мы все вас любим именно таким, какой вы есть. Постарайтесь не забывать этого.
Ничего добрее этих слов он в жизни не слыхал. Возможно, аристократизм это в большей степени образ мыслей, нежели конституция. Его бы тестю поучиться этому, подумал он. Его тестю вообще многому тут надо было бы поучиться.
Три часа спустя он наконец оказался в комнате, отведённой им с женой.
Справа к спальне примыкала гостиная. Постель была уже постелена. Он распустил галстук, расстегнул пуговицы на воротнике рубашки и издал долгий вздох облегчения.
— А ты ведь не шутила насчёт превращения тыквы в карету.
— Я знаю, — сказала Кэти.
Она погасила ночник. Только свет далёких уличных фонарей просачивался сквозь тяжёлые оконные занавеси. В полумраке белело платье Кэти, но лица не было видно, угадывался лишь рот да блестели глаза. Все прочее было в его памяти. Он обнял её здоровой рукой, проклиная гипсовую клешню, не дававшую ему обнять Кэти покрепче. Она положила голову ему на плечо, и щека его ощутила мягкость её волос. Минуты две они стояли молча. Быть вместе в ночной тиши — это было так много.
— Люблю тебя, детка.
— Как ты себя чувствуешь, Джек? — в этом вопросе было нечто большее, чем обычно.
— Неплохо. Я вполне отдохнул. Плечо не так уж болит теперь. Если что — аспирин помогает.
Это было оптимистическим преувеличением, но Джек уже притерпелся к боли.
Она сняла с него пиджак и взялась за рубашку.
— Я и сам могу.
— Замолчи, Джек. Я не намерена ждать всю ночь, пока ты разденешься.
Он услышал, как протяжно жикнула молния на её платье.
— Помочь тебе? — спросил он. В темноте раздался смех.
— Мне это платье ещё понадобится. И будь поосторожней со своей рукой.
— Я пока ещё никого ею не пришиб.
— Ну и отлично. Так и впредь действуй.
Шорох шелка. Она взяла его за руку.
— Иди сюда, сядь.
Он сел на край кровати — Кэти рядом. Он обнял её за талию и скользнул дальше, к животу. «Да, — подумал он, — это тут. Растёт прямо сейчас, пока мы сидим здесь. Поистине — есть Бог и есть чудеса на этом свете».
— Надо же, — нежно сказал он, — у нас будет ребёнок.