Я оставил криминалистов заканчивать осмотр, а сам поехал сквозь ночь к главному зданию базы. Спросил у охраны и получил указания, как добраться до корпуса, где располагался отдел психологии – низкое кирпичное строение с зелеными дверями и окнами, в котором, вероятно, размещались интендантские службы, когда его построили. Оно стояло на некотором расстоянии от штаба базы, примерно на полпути до расположения отряда специального назначения. Со всех сторон его окружала темнота и тишина, но в центральном холле и в одном из окон горел свет. Я припарковал свой «хаммер» и вошел внутрь. По мрачным коридорам добрался до двери с окошком из рифленого стекла в верхней части. За ним горел свет, и было написано по трафарету: «Подполковник А. Нортон». Я постучал и шагнул в маленький кабинет. Здесь было чисто и витал женский запах. Я не стал снова отдавать честь, решив, что эти глупости остались позади.
Нортон сидела за дубовым столом армейского образца, заваленным открытыми книгами. Их было так много, что ей пришлось убрать телефон и поставить его на пол. Перед ней лежал желтый полицейский блокнот с записями. Блокнот находился в круге света от настольной лампы, и его цвет отражался на волосах Нортон.
– Привет, – сказала она.
Я сел в кресло для посетителей.
– Кто он? – спросила она.
– Понятия не имею, – ответил я. – Не думаю, что нам удастся идентифицировать его по внешности. Его слишком сильно избили. Придется посмотреть отпечатки пальцев. Или зубы. Если они у него остались.
– Почему вы захотели, чтобы я на него посмотрела?
– Я сказал вам почему. Меня интересует ваше мнение.
– А с чего вы взяли, что у меня создастся какое-то мнение?
– Мне показалось, что некоторые детали будут вам понятны.
– Я не специализируюсь на криминалистике.
– Мне это и не нужно. Мне требуется характеристика, и как можно быстрее. Я хочу быть уверен, что двигаюсь в правильном направлении.
Нортон кивнула и убрала волосы с лица.
– Очевидный вывод: он был гомосексуалистом, – сказала она. – Возможно, его убили именно из-за этого. А если нет, тем, кто на него напал, данный факт был хорошо известен.
Я был с ней согласен.
– Ему ампутировали гениталии, – добавила она.
– Вы проверили?
– Я немножко его подвинула, – ответила она. – Прошу меня простить за это. Я помню, что вы просили его не трогать.
Я посмотрел на нее. На месте преступления у нее не было перчаток. Крепкая дамочка. Возможно, она не заслужила репутацию книжного червя.
– Ничего страшного, – успокоил ее я.
– Полагаю, вы найдете его пенис и яички во рту. Сомневаюсь, что щеки у него могли так распухнуть только оттого, что его били. Это обычное символическое заявление, принятое у тех, кто ненавидит гомосексуалистов. Что-то вроде симуляции орального секса.
Я кивнул.
– О том же говорит тот факт, что он обнажен, и отсутствие личных знаков, – продолжала Нортон. – Отстранение армии от извращенца – это то же самое, что отстранение извращенца от армии.
Я снова кивнул.
– Введение постороннего объекта в анус говорит само за себя. Кроме того, у него на спине посторонняя жидкость.
– Йогурт, – сказал я.
– Скорее всего, клубничный, – уточнила она. – Или малиновый. Это старая шутка. Как гей симулирует оргазм?
– Он немного стонет, – сказал я. – А потом выливает йогурт на спину своего партнера.
– Да, – подтвердила она без малейшего намека на улыбку, наблюдая за мной, не улыбнусь ли я.
– А что насчет ножевых ран и сильного избиения? – спросил я.
– Ненависть.
– А ремень на шее?
Она пожала плечами.
– Указывает на самостимуляцию. Частичная асфиксия усиливает удовольствие во время оргазма.
Я кивнул, уж не знаю в который раз.
– Хорошо, – сказал я.
– Что «хорошо»?
– Таковы ваши первые впечатления. Вы сумели составить на их основе какое-то определенное мнение?
– А вы? – спросила Нортон.
– Я – да, – ответил я.
– Тогда вы первый.
– Я думаю, это фальшивка.
– Почему?
– Слишком много всего, – пояснил я. – Шесть факторов. Он обнажен, пропали личные знаки, гениталии, ветка, йогурт и ремень. Хватило бы любых двух. Ну, трех. Как будто вместо того, чтобы просто разобраться с парнем, они пытались привлечь чье-то внимание. Причем очень старались преуспеть.
Нортон молчала.
– Слишком много всего, – повторил я. – Это все равно как пристрелить кого-то, потом задушить, потом пырнуть ножом, утопить и избить до смерти. Словно они решили украсить елку уликами.
Она продолжала молчать, наблюдая за мной из своего круга света. Возможно, пыталась меня оценить.
– У меня сомнения насчет ремня, – сказала она. – К самовозбуждению прибегают не только гомосексуалисты. Все мужчины с точки зрения физиологии испытывают оргазм одинаково – вне зависимости от того, геи они или нет.
– Все это сплошная фальшивка, – сказал я.
В конце концов Нортон согласилась со мной.
– А вы умный, – заметила она.
– Для копа?
Она не улыбнулась.
– Будучи офицерами, мы знаем, что гомосексуалистам запрещено служить в армии. Поэтому нам следует позаботиться о том, чтобы защита ее интересов не помешала нам прийти к правильному выводу.
– Моя работа состоит в том, чтобы защищать армию, – напомнил я.
– Именно, – сказала Нортон.
– Но я не намерен на этом зацикливаться. Я не говорю, что убитый определенно не был геем. Может, и был. Но это не важно. Возможно, те, кто на него напал, знали это, возможно, нет. Я хочу сказать, что убили его вовсе не по этой причине. Однако они сделали так, чтобы это выглядело главной причиной. Но ничего такого они не чувствовали. Они чувствовали что-то другое. Поэтому они переборщили с уликами, как будто не совсем понимали, что делают.
Я помолчал немного и добавил:
– Как будто отвечали заученный урок.
Нортон напряглась.
– Урок?
– Вы чему-нибудь такому обучаете на своих занятиях?
– Мы не учим убивать, – заявила она.
– Я спросил не об этом.
Нортон кивнула:
– Мы обсуждаем такие вещи. Без этого не обойтись. Отрезать у врага член – дело обычное. Это происходило во все времена. Кстати, и во Вьетнаме тоже. Афганские женщины проделывают такие штуки с пленными советскими солдатами в течение последних десяти лет. Мы рассказываем о том, что это символизирует, какое имеет значение, а также о страхе, который вызывают подобные действия. Существует множество монографий, посвященных необычным ранениям. Они служат своего рода посланием народу, к которому принадлежит жертва. Мы говорим о насилии, совершаемом при помощи самых разных предметов. А также о сознательном выставлении напоказ изувеченных тел. Дорожка из одежды – это классический прием.