– Это месье Ламонье, – сказал Джо. – Друг семьи.
Старик схватил свои трости и попытался встать, чтобы пожать мне руку, но я сам подошел к нему. Ему было лет семьдесят пять или даже восемьдесят. Он был стройным, высохшим и довольно высоким для француза.
– Вы тот, кого она называла Ричером, – сказал он.
Я кивнул.
– Да, это я. Но я вас не помню.
– Мы не встречались. Однако я знал вашу мать много лет.
– Спасибо, что зашли.
– И вам тоже, – ответил он.
«Туше», – подумал я и спросил:
– А что в коробке?
– Вещи, которые она отказывалась хранить здесь, – ответил старик. – Но ее сыновья должны увидеть их в такой момент.
Он протянул мне коробку, словно это было нечто драгоценное. Я взял ее – она оказалась достаточно тяжелой. Наверное, там лежит книга, решил я. Может быть, старый, переплетенный в кожу дневник. И еще какие-то вещи.
– Джо, – сказал я, – пойдем позавтракаем.
Мы шагали быстро и без всякой цели. Свернули на улицу Сен-Доминик и, не останавливаясь, прошли мимо двух кафе в начале улицы Экспозисьон, пересекли авеню Боске, а потом как-то случайно повернули налево на улицу Жана Нико. Джо остановился у табачной лавки и купил сигареты. Если бы я мог, то улыбнулся бы. Улицу назвали в честь человека, открывшего никотин.
Мы закурили, а потом зашли в первое попавшееся кафе. Нам надоело ходить. Теперь мы могли поговорить.
– Тебе не следовало меня ждать, – сказал Джо. – Ты мог бы повидать ее в последний раз.
– Я почувствовал, когда это произошло, – сказал я. – В полночь, прошлой ночью. Я ощутил удар.
– Ты мог бы находиться рядом с ней.
– Теперь уже слишком поздно.
– Я бы посчитал это правильным.
– Но она бы так не посчитала, – возразил я.
– Нам следовало остаться здесь неделю назад.
– Она не хотела, чтобы мы остались, Джо. Это не входило в ее планы. Она предпочла быть одна. Да, она была нашей матерью. Но этим ее жизнь не ограничивалась.
Он ничего не возразил. Официант принес кофе и маленькую соломенную корзину с круассанами. Казалось, он уловил наше настроение. Поставив ее на стол, он тихо отошел.
– Ты позаботишься о похоронах? – спросил я.
Он кивнул:
– Похороны будут через четыре дня. Ты можешь остаться?
– Нет, – ответил я. – Но я вернусь.
– Хорошо, – сказал Джо. – Я задержусь примерно на неделю. Вероятно, нам придется продать квартиру. Или ты хочешь ее сохранить?
Я покачал головой.
– Нет. А ты?
– Едва ли я смогу ею пользоваться.
– Я не должен был приходить к ней один, – сказал я.
Джо промолчал.
– Мы видели ее на прошлой неделе, – сказал я. – Мы провели вместе много времени. Было хорошо.
– Ты думаешь?
– Нам было весело. Она хотела, чтобы было так, и приложила для этого столько усилий. Помнишь, она выбрала «Полидор»? Ведь она сама не хотела есть.
Он пожал плечами. Мы молча выпили кофе. Я попытался съесть круассан, он был свежим, но у меня не было аппетита. Я положил его обратно.
– Жизнь, – сказал Джо. – Какая это непонятная вещь! Человек проживает шестьдесят лет, совершает разные поступки, узнает о самых разных вещах, чувствует самые разные вещи, а потом все кончается. Словно ничего и не было.
– Мы всегда будем ее помнить.
– Нет, мы будем помнить только отдельные части. Те части, которыми она захотела поделиться с нами. Это верхушка айсберга. А обо всем остальном знала только она. Значит, остального не существует. С этого момента.
Мы молча выкурили еще по одной сигарете. Потом медленно пошли обратно, шагая плечом к плечу. Что-то сгорело в нас, с чем-то мы примирились.
Гроб уже находился в катафалке, когда мы вновь подошли к ее дому. Наверное, в лифте пришлось ставить его вертикально. Консьержка стояла на тротуаре рядом со стариком с медальной ленточкой в петлице. Он опирался на свои трости. Чуть в стороне я заметил сиделку. Служащие морга замерли, опустив глаза.
– Они отвезут ее в depot mortuare, – сообщила сиделка.
В похоронный зал.
– Хорошо, – сказал Джо.
Я не стал больше задерживаться. Попрощался с сиделкой и консьержкой, пожал руку старику. Потом кивнул Джо и зашагал по улице. По мосту Альма я перешел на другой берег Сены и по авеню Георга V дошел до отеля. Поднялся на лифте и вернулся в свой номер. Под мышкой у меня оставалась коробка, которую мне вручил старик. Я положил ее на кровать и замер, не представляя, что делать дальше.
Я все еще стоял на том же месте двадцать минут спустя, когда зазвонил телефон. Это был Кельвин Франц из Форт-Ирвина. Ему пришлось дважды повторить свое имя. После первого раза я не понял, кто это такой.
– Я говорил с Маршаллом, – сказал он.
– С кем?
– С твоим парнем из Двенадцатого корпуса.
Я ничего не ответил.
– Ты в порядке?
– Извини, – сказал я. – Я в порядке. Ты поговорил с Маршаллом.
– Он ездил на похороны Крамера. Отвозил Васселя и Кумера туда и обратно. И он утверждает, что после этого расстался с ними, поскольку у него весь день были важные встречи в Пентагоне.
– Но?
– Я ему не поверил. Он мальчик на побегушках. Если бы Вассель и Кумер захотели, чтобы он их возил, он бы так и делал, несмотря на любые встречи.
– И?
– И поскольку я знал, что ты будешь ко мне приставать, если я не проверю, я проверил.
– И?
– Наверное, он встречался с самим собой в туалете, поскольку никто и нигде его не видел.
– Что же он делал на самом деле?
– Понятия не имею. Но чем-то он был занят, тут у меня нет никаких сомнений. Уж очень у него все гладко получается. Я хочу сказать, что все это происходило шесть дней назад. Черт возьми, кто помнит про встречи шестидневной давности? Но он утверждает, что все помнит.
– Ты сказал ему, что я в Германии?
– Похоже, он это знал.
– А ты сказал ему, что я задержусь в Германии?
– Похоже, он уверен, что ты не собираешься в ближайшее время лететь в Калифорнию.
– Эти ребята давно дружат с Уиллардом, – сказал я. – Он обещал, что не подпустит меня к ним. Он управляет Сто десятым отделом, словно это частная армия Двенадцатого корпуса.
– Кстати, я сам проверил Васселя и Кумера, поскольку мне стало любопытно. Нет никаких оснований считать, что кто-то из них имеет какое-то отношение к Сперривиллу в Виргинии.