– Абсолютно правильные вещи! – парировала Варя. – Жаль, нельзя шум в газетах поднять, не хочется марать грязью имя Нинуши… Эта Гема! Змеюка подколодная!
– Они дружили с Ниной, причем всю жизнь!
– Заклятая подруга, – фыркнула Варя, – это Ниночка с ней дружила, а Гема лишь позволяла о себе заботиться. Знаете, как она завидовала Ниночке, прямо синела вся.
– Да зачем бы ей это делать? – удивилась я. – Ведь она сама не из социальных низов происходила. Отец – известный ученый, профессор, да и мать наукой занималась. Дом полная чаша, в деньгах не стеснялись.
– Так, да не так, – пробурчала Варя. – Вот послушайте, как дело обстояло.
Профессор Даутов и впрямь хорошо зарабатывал. Гема в детстве не нуждалась. Игрушки, книжки, сладости… всего было в избытке. Но у Нинуши эти же вещи оказывались на порядок лучше. Дело в том, что Даутов редко выезжал за рубеж, в семидесятых годах ученых не слишком часто выпускали за границу, только на конференции и симпозиумы. Существовало даже неписаное правило: за год можно было выехать два раза в соцстрану или один – в логово капитализма. На руки выдавали мизерные суточные. Жалкие гроши. Максимум, что мог привезти Даутов дочери, – жвачку или заколки… Поэтому Гема одевалась в советскую одежду, играла отечественными игрушками и душилась духами фабрики «Новая заря». К тому же и отец, и мать девочки, как многие ученые тех лет, совершенно не придавали никакого значения одежде.
– Какая тебе разница, – пожимал плечами папа, глядя на Гему, – ну скажи на милость, не все ли равно, кто сшил эти брюки из синей корабельной парусины, индийцы или американцы? По мне, так первые сделали лучше, их штаны мягче, стоят недорого и везде продаются. Покупай, будешь как все!
Гема молчала. Ну как было втемяшить папе в голову, что как все быть не хочется! Обладание американскими джинсами мигом возносило их владельца на вершину, как теперь бы сказали, рейтинга… Невозможно было объяснить это и маме.
– Сколько? – отшатывалась та, когда Гема подкатывалась к ней с просьбой. – Сколько? Двести рублей за штаны! А ты отдаешь себе отчет, что столько получает в лаборатории старший научный сотрудник! И где берут эти джинсы? В туалете на углу Столешникова переулка? Ну, деточка, извини, пойдем в ГУМ и купим в приличном месте за нормальную цену!
Приходилось, скрипя зубами, носить добротные сапожки на меху, пальто из буклированной ткани и шапочку из хвостиков норки. В конце семидесятых годов Гема ничем не выделялась на московских улицах.
У Ниночки же дело обстояло по-другому. Ее отец, известный музыкант, мировая величина, вовсю катался по городам и странам. В отношении некоторых личностей коммунисты делали послабления. Гонорары за концерты, почти девяносто процентов, он должен был отдавать государству, но устроители гастролей частенько ухитрялись сделать так, что у музыкантов на руках оказывалась вполне приличная сумма. Поэтому Ниночка щеголяла в красивой белой куртке, отороченной черным мехом, которую папочка привез из Канады, в изумительных сапожках на платформе, которые он же доставил из Германии. У нее у первой появились шариковые ручки, ластики с картинками, ажурные колготки, мохеровые кофты, магнитофон «Грюндиг»… Ниночка никогда не была жадной, всегда делилась с Гемой, но от этого зависть последней не убывала…
Потом Нина вышла замуж.
– Гема влюбилась в Эдика как кошка, – сплетничала Варя, – небось опять завидовала Нинушке…
– С чего вы это взяли?
– Достаточно было иметь глаза, – хмыкнула Варя, – она то бледнела, то краснела, когда встречалась с Малевичем, все время оживленно хихикала и стала носить мини-юбки, одним словом, вела себя как ошалевшая тинейджерка… Я очень боялась, что Эдик, который, между нами говоря, был еще тот бабник, в один прекрасный момент не устоит и трахнет лучшую подружку жены. Мало, знаете ли, найдется мужиков, способных оттолкнуть то, что само плывет в руки!
– Эдик изменял Геме? – спросила я.
Варя хмыкнула:
– Да. Сколько у него баб было! Жуть.
– А кто последняя, если не секрет?
Арбени вздохнула:
– Отвратительная особа, совершенно не из нашего круга. Танцорка из стрип-бара. Кажется, ее Лена звали… Да, точно, Лена. Я столкнулась с ними на тусовке и обрадовалась.
– Чему?
– Ну так ему и надо, на этой Лене просто клеймо стояло: «Сволочь». И ведь влекло его к таким. Я думаю, что он Нине изменял, только та никогда не рассказывала, слишком интеллигентная была. Ей-богу, изменял с Гемой, я в этом почти уверена.
Я тяжело вздохнула. Зря пришла к Варе, о Лене мне было известно с самого начала.
Когда Эдик, Нина и Гема собрались вместе провести летний отдых, Варя не выдержала и сказала двоюродной сестре:
– Ты бы поосторожней с подружкой, не ровен час уведет супруга. На фиг она тебе сдалась на море? Неужели не хочешь вдвоем с Эдиком побыть?
Но Ниночка, светлая душа, замахала руками:
– Какие глупости приходят тебе в голову, да Гема мне как сестра…
– У тебя одна сестра, я, – ответила обиженно Варя, – и вижу, что Гема относится…
– Слушать ничего не желаю, – твердо ответила Нина, – не смей говорить гадости про Гему!
Варя обиделась и ушла. Помирились они только в больнице, когда Нинуша уже едва могла говорить от слабости.
– Все-таки эта тварюга добилась своего, – кипела Варя, – земля на могиле осесть не успела, а она оттащила Эдика в загс.
– Ну, наверное, он сам не прочь был…
– Сучка не захочет, кобель не вскочит, – грубо заявила Варя, – русская народная истина. Эдик, как все мужики, слабый, ведомый, только хвост распускал. Хоть бы ради приличия полгода подождали! Но нет, горело у нее, хотела заполучить Малевича, прямо тряслась вся.
– Я так слышала, что Ниночка сама перед смертью просила Гему не бросать Эдуарда…
– Кто же сказал вам подобное? – взвилась Варя.
– Ну, во-первых, сама Гема…
– Не смешите меня!
– Во-вторых, разболтала медсестра, которая присутствовала при этой сцене.
– Ложь, – твердо заявила Варя, – наглая и беспардонная.
– Но девушка, делавшая какие-то процедуры в палате, случайно услышала разговор Гемы и Нины. Музыкантша очень просила подругу, заставила ее поклясться даже, просто молила стать женой Малевича. Геме пришлось согласиться, и через час Нина умерла, словно выполнив свой последний долг. Наверное, она очень любила Эдика…