Раскрыв холодильник, я в тоске уставилась на полки. Дети правы, давно пора сходить за продуктами. Наверху, под морозильником, валялся крохотный кусочек масла, внизу, в ящике, предназначенном для хранения овощей, тихо умирали пучок укропа и головка чеснока, да на двери, в специальном углублении, обнаружилось одно яйцо, правда, шоколадное, киндер-сюрприз.
Я горестно вздохнула, есть хотелось неимоверно, можно, конечно, пойти к метро, там имеется круглосуточный магазин… Но на улице хлещет дождь… Ладно, сейчас поставлю чайник. Интересно, как у нас с хлебом?
– Ну, понравилась картошечка? – спросил Кирюшка.
Решив его не разочаровывать, я кивнула:
– Замечательно вкусно, вмиг проглотила.
– Похоже, ты и сковородку вылизала, – пробормотал мальчик.
Я открыла хлебницу и уставилась на крохотную горбушечку, покрытую сине-зеленой плесенью. Так, бутерброд с маслицем отменяется. Тихо тренькнув, электрочайник отключился.
Я положила в чашку четыре куска сахара, надеюсь, сладкая жидкость обманет голод. Потом, поколебавшись, вытащила укроп, подержала под холодной водой и принялась жевать. Яство было отвратительным, терпеть не могу анис, а этот пучок на вкус смахивал на капли от кашля. «Капли датского короля» – так называлось это лекарство моего детства. Будучи крайне болезненным ребенком, я выпила ведра этой коричневой мерзости и сейчас не испытывала никакого удовольствия, грызя укроп, но есть-то хочется!
– Ой, Лампуша, – воскликнула Лиза, входя на кухню, – что это ты такое делаешь?
Я сделала глоток отвратительно сладкого чая и, почувствовав, как комок укропа спускается по пищеводу, буркнула:
– Травы захотелось, очень давно не ела укропчик!
На следующее утро, ровно в десять, я подходила к дому малютки номер 148. Заведение располагалось в трехэтажном здании красного кирпича, и, судя по состоянию фасада, ремонт тут не делали лет двадцать. Впрочем, внутри оказалось не лучше. Протертый до дыр линолеум, грязные стены, выкрашенные самым отвратительным образом: внизу темно-синие, а вверху лазурно-голубые, и двери, бывшие когда-то белыми, а сейчас похожие на леопарда-альбиноса, местами серые, местами белые… И никакой охраны. Ни бравого парня в черной форме, ни усатого милиционера, ни бабульки… Хотя, если подумать, красть тут нечего, разве только бесхозного младенца…
Табличка «Заведующая Колпакова Т.С.» висела в самом конце коридора, на огромной филенчатой двери. Я осторожно постучала и, услыхав звонкое: «Да», вошла в комнату.
Помещение оказалось на диво уютным, светлым и чистым. Вдоль одной стены тянулись белые шкафы, наверху которых стояли пластмассовые игрушки. Напротив высились стеллажи, забитые книгами, папками и какими-то бумагами. Спиной к большому окну за огромным письменным столом, заваленным всякой всячиной, восседала хрупкая девушка. В первый момент мне показалось, что ей не больше двадцати, но потом я разглядела тоненькие морщинки, бегущие от глаз к вискам, пару пигментных пятен на руках и слегка увядшую шею. Стало ясно, что она старше меня, ненамного, лет на пять, а обманчивое впечатление молодости создает субтильная фигурка. «Маленькая собачка до старости щенок», в данном случае народная мудрость срабатывала на все сто.
– Добрый день, – улыбнулась заведующая, – вы из санэпидемстанции, вместо Ольги Всеволодовны?
– Нет, – как можно более ласково ответила я, – я из Института гематологии, старший научный сотрудник Романова Евлампия Андреевна, а, простите, как вас зовут?
– Татьяна Сергеевна, – ответила она и тут же добавила: – Если думаете найти здесь добровольных доноров, то зря. В нашем заведении содержатся дети до трех лет, закон не разрешает брать у них кровь, а у сотрудников такая маленькая зарплата, что им впору самим переливание делать от богатых, хорошо питающихся людей.
Я заискивающе засмеялась:
– Ну, кровь сдавать обеспеченные люди не пойдут, к нам приходят только бедные, те, кого привлекает небольшая сумма, выдаваемая за отданную дозу, да бесплатный обед! Но я беспокою вас совсем по другому поводу.
– По какому?
– Я пишу диссертацию о гемофилии, слышали о таком заболевании?
Татьяна Сергеевна кивнула:
– У меня за плечами медицинское училище.
– Значит, вы понимаете важность моего исследования?!
Директриса настороженно глянула на меня:
– При чем тут наш детский дом?
Я глубоко вздохнула и начала излагать легенду, придуманную вчера поздним вечером.
– Гемофилия в чистом виде встречается редко, она плохо изучена и практически не поддается лечению. Особый интерес для исследователя представляют случаи, когда в семье, где на протяжении нескольких поколений наблюдалась данная болезнь, вдруг появляется абсолютно здоровый мальчик. Я знаю несколько таких случаев, и, собственно говоря, на их описании и строится работа. Но, честно признаться, материала маловато, понимаете?
– В целом да, – осторожно ответила директриса, – только к нам вы зачем пришли?
– В шестидесятом году в этот дом поступил мальчик, рожденный женщиной, в семье которой наблюдалась гемофилия. Мать отказалась от него, боясь получить в подростковом возрасте инвалида. Ребенка усыновили…
– В шестидесятом меня еще на свете не было, – вздохнула Татьяна Сергеевна, – а как звали ребенка?
Я развела руками.
– Мать – Лидия Салтыкова, а какое имя дали мальчику… понятия не имею, родился 29 сентября, небось через неделю к вам и попал.
Татьяна Сергеевна пододвинула к себе беленькую пластиковую коробочку и ткнула в торчащую на крышке черную кнопку.
– Да, – раздалось сквозь треск.
– Анна Михайловна, зайдите ко мне…
Через пару минут на пороге возникла старушка в аккуратном светло-зеленом халатике.
– Это наш старейший работник, медсестра Анна Михайловна Кислова, весной пятидесятилетие ее рабочего стажа отмечали, всю жизнь на одном месте, с 1958-го по 1988-й была тут директором, затем на пенсию ушла, но мы ее домой не отпустили. Ну как без нее? Наша живая летопись.
Анна Михайловна замахала руками.
– Ну скажешь тоже, Танюша, на память, правда, не жалуюсь, а что случилось?
Я вновь соврала о диссертации. Анна Михайловна вздохнула:
– Ох, грехи мои тяжкие, а что, очень надо мальчонку разыскать?