— На десять центов?
— И на один не могу. — Он умоляюще посмотрел на нее. И вдруг его лицо преобразилось — испуга как не бывало. Он вынул из кармана десять центов и опустил их в кассу. — Вот, — с облегчением сказал он, достал из-под прилавка маленький пакетик, расправил его, всыпал туда немного сахара, взвесил и добавил еще несколько кусков. — Получайте. Все в порядке. Принесете талон, я вычту свои десять центов.
Мать не сводила с него глаз. Ее рука потянулась к пакетику с сахаром и положила его сверху на кульки.
— Спасибо вам, — негромко сказала мать. Она подошла к двери и, став на порог, оглянулась. — Одно я заучила крепко, — сказала она. — Все время этому учусь, изо дня в день. Если у тебя беда, если ты в нужде, если тебя обидели — иди к беднякам. Только они и помогут, больше никто. — Дверь за ней захлопнулась.
Продавец облокотился на прилавок, глядя матери вслед своими удивленными глазами. Раскормленная пестрая кошка вспрыгнула к нему, подошла лениво и потерлась о его плечо. Он протянул руку и прижал ее к щеке. Кошка громко мурлыкала, подергивая кончиком хвоста.
Том, Эл, отец и дядя Джон возвращались из сада, когда было уже совсем темно. Они шли, устало волоча ноги.
— Протягиваешь руку, срываешь персик — только и всего; а спина прямо разламывается, — сказал отец.
— Дня через два пройдет, — сказал Том. — Слушай, па, я после ужина хочу пойти разузнать, что там творилось за воротами. Покоя мне это не дает. Пойдешь со мной?
— Нет, — ответил отец. — Я хоть немножко хочу пожить так, чтобы работать и ни о чем не думать. Последнее время только и делал, что мозгами шевелил, — замучил их насмерть. Нет, я посижу немножко, а потом спать.
— Ну а ты, Эл?
Эл отвел глаза в сторону.
— Я, пожалуй, поброжу по лагерю, оглядеться надо, — ответил он.
— Дядя Джон не пойдет, я знаю. Что ж, схожу один. Меня любопытство разбирает.
Отец сказал:
— А у меня любопытство тогда разгорится, когда тут полисменов поубавится.
— Может, ночью их там не будет, — сказал Том.
— Проверку им устраивать я не собираюсь. Ты матери лучше не говори, куда идешь. Не то она изведется.
Том повернулся к Элу.
— А тебе не любопытно узнать, что там происходит?
— Я лучше по лагерю поброжу.
— Девочек разыскивать?
— Это мое дело, — огрызнулся Эл.
— А я все-таки пойду, — сказал Том.
Они вышли из сада в пыльный проход между двумя рядами красных домишек. Кое-где из дверей лился неяркий желтый свет керосиновых фонарей, а внутри, в полумраке, двигались черные тени. В дальнем конце прохода, прислонив винтовку к коленям, по-прежнему сидел караульный.
Том замедлил шаги, поравнявшись с ним.
— Здесь есть где помыться, мистер?
Караульный пригляделся к нему в темноте, потом сказал:
— Видишь цистерну?
— Да.
— Там шланг есть.
— А вода горячая?
— Подумаешь, важная птица! Ты кто — Джон Пиртойнт Морган, что ли?
— Нет, — сказал Том. — Что вы, что вы! Спокойной ночи, мистер!
Караульный презрительно фыркнул.
— Горячая вода! Вот новости! Скоро, чего доброго, ванну потребуют. — Он угрюмо посмотрел вслед Джоудам.
Из-за угла дома вышел второй караульный.
— Ты что, Мэк?
— Да все эти поганые Оки. Спрашивает: «Горячая вода есть?»
Второй караульный опустил приклад на землю.
— Вот они, правительственные лагеря, что делают. Эти, наверно, тоже там побывали. Нет, до тех пор, пока с правительственными лагерями не покончим, добра не будет. Не успеешь оглянуться, у тебя чистые простыни потребуют.
Мэк спросил:
— Ну, как там, за воротами?
— Весь день сегодня орали. Теперь федеральная полиция за них взялась. Достанется этим крикунам. Говорят, там какой-то один — высокий, худой — всех подзуживает. Сегодня его поймают, и тогда всей этой заварухе конец.
— Если все так просто уладится, пожалуй, мы останемся без работы, — сказал Мэк.
— Для нас работа всегда найдется. Ведь это Оки! За ними нужен глаз да глаз. А если уж очень притихнут, можно и расшевелить немножко.
— Вот снизят оплату, тогда, наверно, забеспокоятся.
— Ну еще бы! Да нет, ты не бойся — без работы сидеть не будем. Здешние хозяева не зевают.
В домике Джоудов ярко горела печка. На сковороде шипели и брызгали салом котлеты, в котелке с картошкой закипала вода. Комната была полна дыма, и желтый свет фонаря бросал на стены густые черные тени. Мать хлопотала у печки, а Роза Сарона сидела на ящике, подпирая коленями свой тяжелый живот.
— Ну как, получше тебе? — спросила мать.
— Жареным очень пахнет — мутит. А есть хочется.
— Пойди посиди в дверях, — сказала мать. — Я все равно ящик скоро разломаю.
Мужчины вошли гурьбой.
— Мясо, ей-богу, мясо! — крикнул Том. — И кофе! Ух и проголодался же я! Сколько персиков съел, а сытости никакой. Ма, где помыться?
— Сходите к цистерне. Там и помоетесь. Я детей туда послала.
Мужчины вышли.
— Вставай, Роза, вставай, — понукала мать. — Или в дверях садись, или на матрац. Ящик мне нужен.
Роза Сарона поднялась, опираясь о ящик руками. Она подошла к матрацу и тяжело опустилась на него. Руфь и Уинфилд тихонько вошли в дом и, стараясь быть как можно незаметнее, молча стали у стены.
Мать посмотрела на них.
— Чует мое сердце, что темнота вам на руку. — Она поймала Уинфилда и пощупала его волосы. — Мокрые… а грязь, наверно, так и осталась.
— Без мы-ыла, — протянул Уинфилд.
— Знаю. Сегодня не удалось купить. Завтра, может, будет и мыло. — Она вернулась к печке, поставила тарелки на ящик и разложила по ним еду. Порция — две котлеты и одна большая картофелина. К этому три ломтя хлеба. Потом разлила по тарелкам горячее сало из-под котлет. Мужчины вернулись с мокрыми волосами и мокрыми лицами.
— Подать мне ужин! — крикнул Том.
Они взяли каждый свою порцию. Ели молча, жадно и дочиста вытирали тарелки, подбирая подливку хлебом. Дети ушли в угол комнаты, поставили тарелки на пол и припали к еде, как звереныши.
Том проглотил последний кусок хлеба.
— Еще дашь, ма?
— Нет, — ответила она. — Это все. Вы заработали доллар, он тут весь и есть.
— Вот только это?
— Здесь торгуют с надбавкой. Надо съездить в город при первой возможности.