Отец лег на бок и заморгал, глядя на нее. Она сказала:
— Па, ты еще сколько-нибудь получил?
— А? Талон на шестьдесят центов.
— Тогда вставай. Поди купи лярду и муки. Только поскорей.
Отец зевнул.
— Может, лавка еще не открыта.
— Пусть откроют. Надо вас накормить. Скоро идти на работу.
Отец натянул комбинезон и порыжевший пиджак. Он лениво вышел из дому, зевая и потягиваясь на ходу.
Дети проснулись и, как мышата, посматривали по сторонам, высунув головы из-под одеяла. В комнате чуть посветлело. Но свет был серый, предрассветный. Мать оглядела матрацы. Дядя Джон проснулся. Эл спал крепко. Ее глаза остановились на Томе. Секунду она приглядывалась к нему, потом быстро шагнула вперед. Лицо у Тома было вспухшее, синее, на губах и на подбородке чернела запекшаяся кровь. Рваная рана на щеке туго стянулась по краям.
— Том, — шепнула она, — что с тобой?
— Ш-ш, — сказал он. — Тише. Я подрался.
— Том!
— Так вышло, ма.
Она опустилась рядом с ним на колени:
— Беда, Том?
Он долго не отвечал ей.
— Да, — сказал он наконец. — Я не выйду на работу. Надо скрываться.
Дети подползли к ним на четвереньках, жадно глядя на Тома.
— Ма, что с ним?
— Тише! — сказала мать. — Идите умойтесь.
— У нас мыла нет.
— Ну, одной водой.
— А что с Томом?
— Замолчите сию минуту. И не вздумайте болтать.
Они отползли к противоположной стене и присели на корточки, зная, что сейчас их никто не тронет.
Мать спросила:
— Плохо?
— Нос перебит.
— Я не про это.
— Да. Плохо.
Эл открыл глаза и посмотрел на Тома.
— Господи боже! Где это тебя угораздило!
— Что случилось? — спросил дядя Джон.
Вошел отец.
— Открыто было. — Он положил на пол около печки маленький мешочек муки и брусок лярда. — Что такое? — спросил он.
Том приподнялся на локте и тут же лег.
— Эх, ослаб я. Сейчас расскажу. Так, чтобы всем сразу. А ребята?
Мать посмотрела на прижавшихся к стене детей.
— Подите умойтесь.
— Нет, — сказал Том. — Пусть слушают. Пусть все узнают. А то как бы не проболтались.
— Да что случилось? — допытывался отец.
— Сейчас расскажу. Я пошел вчера разузнать, почему те кричали у канавы. И встретил Кэйси.
— Проповедника?
— Да. Проповедника. Только теперь он руководил забастовкой. За ним пришли, взять его.
Отец спросил:
— Кто пришел?
— Не знаю. Какие-то люди. Вроде тех, что тогда остановили нас на дороге около лагеря. С палками. — Он помолчал. — Кэйси убили при мне. Размозжили ему голову. У меня в глазах потемнело. Вырвал палку, — Рассказывая, он снова видел ночь, темноту, огни фонарей. — Я… я ударил одного.
У матери перехватило дыхание. Отец словно окаменел.
— Убил? — тихо спросила она.
— Не знаю… У меня в глазах потемнело. Норовил так, чтобы убить.
Мать спросила:
— Тебя видели?
— Не знаю. Не знаю. Должно быть, видели. Они были с фонарями.
Секунду мать молча смотрела ему в глаза.
— Па, — сказала она, — разломай ящики. Надо приготовить завтрак. Вам скоро на работу. Руфь, Уинфилд! Если кто спросит — Том заболел, слышите? А если будете болтать, его… посадят в тюрьму. Слышите?
— Да, ма.
— Джон, ты последи за ними, чтобы они ни с кем не разговаривали. — Она разожгла огонь из ящиков, в которых раньше были сложены вещи, замесила тесто, поставила на плиту кофейник. Тонкие доски горели жарко, огонь с ревом рвался в трубу.
Отец разломал последний ящик. Он подошел к Тому.
— Ведь Кэйси… Кэйси был хороший человек. Чего он вздумал ввязываться в такие дела?
Том хмуро сказал:
— Они приехали работать по пяти центов с ящика.
— Мы столько же получаем.
— Да. Мы штрейкбрехеры. Им давали два с половиной цента.
— Этого и на еду не хватит.
— Я знаю, — устало проговорил Том. — Потому они и забастовали. А с забастовкой, наверно, вчера покончили. И сегодня нам, наверно, тоже будут платить два с половиной.
— Да как же они, сволочи?..
— Вот так, па. Ты понимаешь? Кэйси был хороший человек, таким он и остался… Не могу забыть. Лежит… голова вдребезги, кровь хлещет. О господи! — Он закрыл глаза рукой.
— Что же теперь делать? — спросил дядя Джон.
Эл поднялся с матраца.
— Я знаю, что мне делать. Уйду, и все.
— Нет, Эл, так не годится, — сказал Том. — Без тебя теперь нельзя. Уходить надо мне. Со мной вам опасно. Я оправлюсь немного и уйду.
Мать возилась у печки. Голова ее была повернута к ним, чтобы лучше слышать. Она положила сала на сковороду и, дождавшись, когда оно зашипит, стала опускать в него тесто с ложки.
Том продолжал:
— Тебе нельзя уходить, Эл. На твоем попечении грузовик.
— Надоело мне.
— Что ж поделаешь, Эл. Ведь это твоя семья. Ты можешь помочь ей. А со мной теперь опасно.
Эл сердито заворчал:
— Не дают мне устроиться в гараже!
— Потом устроишься. — Том отвернулся от Эла и увидел Розу Сарона. Она лежала на матраце и смотрела на него огромными, широко открытыми глазами. — Ты не бойся, — сказал он ей. — Сегодня тебе молока купят. — Она потупилась и ничего не ответила ему.
Отец сказал:
— Все-таки надо знать наверняка, Том. Ты убил его?
— Я сам не знаю. Ведь было темно. Потом меня кто-то ударил. Я не знаю… Дай бог, чтобы подохла эта сволочь. Дай бог…
— Том! — крикнула мать. — Не надо так говорить.
На улице послышался грохот медленно подъезжающих машин. Отец подошел к окну.
— Эх, сколько нового народу приехало, — сказал он.
— Забастовку, наверно, прикончили, — сказал Том. — Наверно, нам будут платить теперь по два с половиной цента.
— Да ведь так хоть бегом бегай, все равно не заработаешь на обед.
— Я знаю, — сказал Том. — Ешьте падалицу. Все-таки немного поддержит.
Мать повернула лепешку на сковороде и помешала кофе.