— Откуда ты это знаешь? — спросил дядя Джон. — Сейчас вся жизнь остановилась, разве ее чем-нибудь подтолкнешь? Люди устали, им бы только лечь да забыться.
Мать задумалась. Она потерла свои глянцевитые руки одна о другую, переплела пальцы.
— На это сразу не ответишь, — сказала она. — Мне так кажется: все, что мы делаем, все ведет нас дальше и дальше. Так мне кажется. Даже голод, даже болезни; кое-кто умрет, а другие только крепче станут. Надо со дня на день держаться, сегодняшним днем жить.
Дядя Джон сказал:
— Если б она не умерла тогда…
— А ты живи сегодняшним днем, — сказала мать. — Не растравляй себя.
— В наших местах, может, хороший урожай будет на следующий год, — сказал отец.
Мать шепнула:
— Слышите?
Доски скрипнули под чьими-то осторожными шагами, и из-за брезента появился Эл.
— Хэлло, — сказал он. — А я думал, вы давно спите.
— Эл, — сказала мать. — Мы тут разговариваем. Посиди с нами.
— Ладно. Мне тоже надо поговорить. Я скоро уйду отсюда.
— Нельзя, Эл. Мы не обойдемся без тебя. Почему ты решил уходить?
— Я… мы с Эгги Уэйнрайт решили пожениться, я буду работать в гараже, снимем домик и… — Он свирепо уставился на них. — Вот решили и решили, и никто нас не остановит.
Они молча смотрели на него.
— Эл, — сказала наконец мать, — мы рады этому. Мы очень рады.
— Рады?
— Конечно! Ты теперь взрослый. Тебе пора жениться. Только повремени, Эл, не уходи.
— Я уже обещал Эгги, — сказал он. — Нет, мы уедем. Мы больше не можем здесь оставаться.
— Подожди до весны, — упрашивала его мать. — Только до весны. Неужели до весны не останешься? А кто будет править грузовиком?
— Да я…
Миссис Уэйнрайт высунула голову из-за брезента.
— Вы уже знаете? — спросила она.
— Да. Только что узнали.
— Ах ты господи! Сейчас… сейчас бы пирог испечь… пирог или еще что.
— Я заварю кофе, можно испечь блины, — сказала мать. — У нас сироп есть.
— Ах ты господи! — воскликнула миссис Уэйнрайт. — Я… подождите, я сахару принесу. К блинам — сахару.
Мать сунула хворост в печь, и он быстро загорелся от углей, оставшихся после дневной топки. Руфь и Уинфилд выползли из-под одеяла, точно раки-отшельники из своих раковинок. Первые несколько минут они вели себя скромно, стараясь разведать — прощены им недавние преступления или нет. Убедившись, что никто их не замечает, они осмелели. Руфь пропрыгала на одной ножке через всю половину вагона, не касаясь стены.
Мать сыпала муку в чашку, когда Роза Сарона поднялась по доскам в вагон. Она выпрямилась, опершись о косяк, и с опаской подошла к матери.
— Что случилось? — спросила она.
— А у нас новость! — кричала мать. — Сейчас будет пир в честь Эла и Эгги Уэйнрайт. Они решили пожениться.
Роза Сарона застыла на месте. Она медленно перевела взгляд на Эла, который стоял красный, смущенный.
Миссис Уэйнрайт крикнула из своей половины:
— Я сейчас. Только наряжу Эгги в чистенькое платье.
Роза Сарона медленно повернулась, подошла к широкой двери и спустилась вниз. Ступив на землю, она медленно побрела к речке и к бежавшей вдоль нее тропинке. Роза Сарона шла туда, куда не так давно ходила мать, — в заросли ивняка. Она стала на колени и пробралась на четвереньках в самую гущу. Ветки царапали ей лицо, цеплялись за волосы, но она не замечала этого. Она остановилась только тогда, когда ветки оплели ее со всех сторон. Она легла на спину. И почувствовала, как шевельнулся ребенок у нее во чреве.
На матраце в углу темного вагона зашевелилась мать. Она откинула одеяло и поднялась. В открытую дверь лился слабый, чуть сероватый свет звезд. Мать подошла к двери и остановилась, глядя на поляну. На востоке звезды бледнели. Ветер мягко шуршал в зарослях ивняка, а от речки доносилась тихая болтовня воды. В палатках еще спали, но около одной уже горел небольшой костер, и у костра грелись люди. Мать видела их лица, освещенные неровным огнем, видела, как они потирали руки, а потом, повернувшись, заложили их за спину. Мать долго смотрела на поляну, переплетя пальцы на груди. Порывистый ветер то налетал, то уносился дальше, в воздухе чувствовалась близость первых заморозков. Мать вздрогнула и тоже потерла руки. Бесшумно ступая, она вошла в вагон и нашарила около фонаря спички. Створка скрипнула. Она поднесла спичку к фитилю, дала ему разгореться синим язычком и вывернула желтое кольцо огня. Потом подошла к печке, поставила на нее фонарь и, наломав хрупкого хвороста, сунула его в топку. И через минуту огонь с ревом взвился в трубу.
Роза Сарона тяжело перевернулась на бок и села.
— Я сейчас оденусь, — сказала она.
— Полежала бы немножко, еще холодно, — сказала мать.
— Нет, я встану.
Мать налила воды в кофейник и поставила его на печку, потом поставила туда же сковороду с салом, чтобы раскалить ее под тесто.
— Что с тобой? — тихо спросила мать.
— Я пойду, — сказала Роза Сарона.
— Куда?
— Собирать хлопок.
— Что ты! — сказала мать. — Тебе нельзя.
— Нет, можно. Я пойду.
Мать всыпала кофе в воду.
— Роза, ты вчера не ела с нами блины.
Роза Сарона молчала.
— И что тебе вздумалось собирать хлопок? — Молчание. — Эл и Эгги? Из-за них? — Теперь мать пристально посмотрела на нее. — Брось. Совсем это не нужно.
— Нет, я пойду.
— Ну, хорошо. Только смотри, чтобы не через силу. Вставай, па! Проснись, вставай!
Отец зажмурился и зевнул.
— Не выспался, — простонал он. — Вчера часов в одиннадцать легли.
— Живо, живо. Все вставайте, идите умываться.
Обитатели вагона не сразу пришли в себя после сна. Они медленно выползали из-под одеял, поеживаясь, натягивали одежду. Мать разрезала ломтиками солонину на вторую сковородку.
— Вставайте, идите умываться, — командовала она.
В другом конце вагона, на половине Уэйнрайтов, вспыхнул свет, послышался треск сучьев.
— Миссис Джоуд? — крикнули оттуда. — Мы встаем. Скоро будем готовы.
Эл проворчал:
— И чего в такую рань подниматься?
— Там всего двадцать акров, — сказала мать. — Надо приехать пораньше. Хлопка мало. Надо поспеть, а то и вовсе ничего не останется. — Мать торопила их, торопилась и сама, чтобы не задерживаться с завтраком. — Пейте кофе, — сказала она. — Пора ехать.