Она вошла в ванную, когда я там был, критически посмотрела на свое отражение в зеркале:
— Господи, ну и лицо!
Я машинально бросил:
— Лицо как у всякой танцовщицы, что пляшет перед матросами.
Марта пожала плечами и спустилась в кухню сварить кофе. Воздух вибрировал от сдерживаемой агрессивности, но мы вели себя ровно и вежливо; то была та разновидность опасной вежливости, которая частенько предшествует самым чудовищным взрывам ярости. Я даже подумал: это лучший выход — уехать из дому, и даже неважно, посетим мы замок или нет.
В десять мы были готовы ехать. Я захлопнул дверцы нашей «Лады».
Погода была чудесная, на сей раз по-настоящему чудесная, на горизонте ни облачка. Как на заказ, воскресная. На Марте был ирландский зеленый шерстяной свитер, который очень шел к ее матовой коже. Она сидела прислонившись головой к боковому стеклу, далекая, отсутствующая. Я вел и все пережевывал в мозгу слова Ланцманна. Он считает меня сумасшедшим, это совершенно очевидно. Но, с другой стороны, я убежден, что у той таинственной пациентки, что приходила к Ланцманну, был голос Марты, и я узнал его. Неужели и он участник заговора? Подозрение впилось в меня, как стрела.
Ланцманна я знаю уже пять лет, с того нелепого майского дня 1985 года, когда я оказался на волосок от смерти. Я решил снова повидаться с ним, после того как мы объединились с Максом, Беном и Филом. Разумеется, я никогда ничего не рассказывал ему о своей противозаконной деятельности, и тем не менее это человек, который знает меня лучше, чем кто бы то ни было. То есть он мог дать наиболее полные сведения обо мне любой секретной службе. Если только они не пытаются использовать его без его ведома…
Глубоко вдохнув прохладный горный воздух, я решил хотя бы некоторое время не думать обо всем этом. Мы быстро ехали, ехали, следуя маршрутом, который я наметил по карте. В общем-то я ждал, что на подъезде к замку почувствую некоторую дурноту, а то и эту чертову головную боль, ан нет, ничего такого не произошло, и в двенадцать пятьдесят шесть передо мной явился замок Клаузен. Марта зашевелилась на своем сиденье. Все время, пока мы ехали, она была спокойна, делала вид, будто любуется пейзажами. У подножия холма я сбросил скорость и свернул на дорогу, ведущую к воротам.
— Ты уверен, что в замок пускают посетителей?
— Если верить путеводителю, там есть сторож, у которого надо попросить открыть.
Марта вздохнула, словно человек, утративший надежду воспрепятствовать тому, что должно произойти, и замкнулась в себе.
Я остановил «Ладу» перед массивными воротами из черного кованого железа. Подметенная аллея вела к главному зданию, квадратному строению с башенками, стрельчатыми арками, бойницами, потрясающему смешению архитектурных стилей разных веков. Наружу свешивалась отполированная цепь колокола, и я с силой дернул за нее. Странное ощущение возникло во мне. Что-то наподобие восторженного возбуждения. Показался старичок, он медленно брел по аллее. На нем был темно-синий фартук, на голове соломенная шляпа садовника, а на поясе висела огромная связка ключей. Буколическая картинка из давно минувших времен. Так и ждалось: вот сейчас прозвучит клаксон старинного «Дедион-Бутона» и увидишь бегущих девушек в белых муслиновых платьях. Воздух был напоен ароматом жимолости.
Старичок сторож наконец доплелся до ворот и уставился на нас. Не успел я и слова произнести, как он вдруг пронзительно вскрикнул, схватился руками за грудь и рухнул на землю. Он хватал ртом воздух, точно рыба, вытащенная из воды. И мы не могли ничем ему помочь: калитка заперта на ключ! Я в панике повернулся к Марте:
— Марта, у него приступ!
— Надо вызвать врача. Придется поехать в город… Вот что, поезжай, а я останусь тут на случай, если он придет в сознание. Только быстро!
Я вскочил в «Ладу» и покатил по петляющей по склону дороге. Найти врача в воскресенье дело не простое. Молодой врач, которого я буквально сорвал с партии в теннис, в конце концов согласился съездить, и я повез его в замок. Старик сторож пришел в себя: он хрипло дышал, лицо у него было синее, нос заострился. Он все так же прижимал руку к сердцу. Марте удалось добиться, чтобы он подсунул ключи под калитку, и теперь она сидела около него, поддерживая голову. Врач быстро его осмотрел и покачал головой с тем особенным выражением лица, которое обычно сопутствует установлению факта скорой и неизбежной смерти. Этакая смесь безнадежности, горечи и злости.
— Надо вызывать «скорую помощь»…
— В замке должен быть телефон.
Мы почти бегом устремились по аллее. К счастью, старик оставил входную дверь незапертой. Следом за врачом я ворвался в огромный холл с до блеска натертым паркетным полом, залитый желтоватым светом, что струился сквозь застекленную крышу. Обставлен он был футуристической мебелью, помесью современного итальянского дизайна с наиболее оригинальными разработками тридцатых годов. Врач обернулся ко мне:
— Вы тут видите телефон? Он вот-вот отдаст Богу душу!
— В кабинете, направо.
Обитая черной кожей дверь вела в просторный кабинет, украшенный десятками фотографий. На большом квадратном столе — стеклянная столешница, которую поддерживают четыре льва черного дерева, — стоял ультрасовременный телефонный аппарат.
Врач ринулся к нему и лихорадочно набрал номер. Я слышал его разговор, но, по правде сказать, не слышал ни единого слова. Я рассматривал снимки, которые покрывали все стены. На всех на них без исключения были запечатлены военные или исторические события времен Второй мировой войны. Сожжение книг в Берлине. Разбитые витрины еврейских магазинов. Люди с желтыми звездами, которых избивают или тащат по улицам. Люди в лохмотьях, худющие, изможденные, на аппельплаце концлагеря…
Отличные увеличения, прекрасные паспарту. Некоторые фотографии казались почти банальными, поскольку неоднократно появлялись и в журналах, и на телевидении. Но были и другие, страшные, которые просто невозможно было смотреть, запретные для печати, доступные только исследователям или тем, кто их сделал. Зверские казни скелетоподобных мужчин и женщин, бульдозеры, сдвигающие горы трупов, медицинские эксперименты, проводимые на заключенных, чьи безумные взгляды уловил объектив фотоаппарата. Я отвернулся, потрясенный до глубины души, но, куда бы я ни бросил взор, всюду было одно и то же. И везде сановники Третьего Рейха в парадных мундирах. Вытянувшиеся во фронт, улыбающиеся в объектив военные в полевой форме, с застывшими глазами, в которых сквозит одержимость. Настоящий музей ужасов, преследующий тебя безнадежными взглядами, в которых уже нет даже страдания и вообще ничего человеческого. Мне захотелось закрыть лицо. Только бы не видеть. Не видеть мясницкие крючья, на которых под подбородок подвешены люди, топоры, отрубающие живые ноги… Кому могло прийти в голову увесить свой кабинет подобными снимками?
Врач закончил разговор. Быстро, с отвращением обвел взглядом стены:
— Господи, что за страсти?! Ну ладно, они высылают машину «скорой помощи», я возвращаюсь туда.