Зильберман тоже поднялся и наигранно откровенным, искренним голосом человека, привычного брать быка за рога, объявил:
— Доктор, этот ваш больной нанес мне тяжкое оскорбление. Вот почему я позволил себе просить вас об информации. Вы же сами сказали, что он опасен. И у меня есть все основания полагать, что опасность грозит и мне. Он когда-нибудь упоминал вам о некоем Грегоре фон Клаузене?
О, наконец-то подошли к главному. Я затаил дыхание. У Марты был такой вид, будто все это ей безумно надоело. Ланцманн выпрямился.
— Мой больной — человек с нарушенной психикой. Он убежден, будто у него есть брат-близнец, которого преследуют толпы убийц по причине какой-то жуткой тайны. Не позволяйте ему втянуть себя в эти его фантазии.
Так значит, голова Грубера, скатившаяся тому на колени, фантазия?! Ланцманн уже направился к выходу, и я приготовился вступить в игру, чтобы, как говорится, «одним махом семерых убивахом», но тут прозвучал голос Зильбермана, прозвучал чуть громче и чуть решительней:
— Доктор, я прошу вас еще ненадолго задержаться.
— Извините, нет. Нам больше не о чем говорить.
— Мне крайне огорчительно, но я вынужден не согласиться с вами. Если вы соблаговолите обернуться…
Ланцманн со вздохом повернулся к любезнейшему Зильберману и к «беретте», которую тот нацелил в тощий живот выдающегося психоаналитика. На суровом лике Ланцманна явилась недоуменная гримаса.
— Что означает эта дурацкая комедия?
— Доктор Ланцманн, мне неизвестно, что мог рассказать вам наш общий друг, но что бы он вам ни рассказал, в любом случае он рассказал вам слишком много, чтобы вы могли надеяться продолжать свою деятельность, если не дадите нам некоторые гарантии.
— Гарантии? О чем вы?
— Я хочу получить историю болезни этого больного, а также магнитофонные записи сеансов.
— Никогда!
Зильберман пожал плечами:
— Право же, не стоит произносить столь громкие слова. Мы спокойно подождем, когда вернется мой друг Грубер, и он проводит вас к вам в кабинет, где вы поищете эти документы. Поверьте, я сумею быть благодарным за ваше сотрудничество.
— Вы и впрямь уверены, что вам все дозволено!
Ланцманн с отвращением смотрел на Зильбермана. Тот снова пожал плечами и обратился к Марте:
— Марта, налейте нам немножко шампанского.
Марта, повернувшись к ним спиной, разлила шампанское, и я со своего места заметил, что она бросила в один бокал какую-то таблетку. Наверно, чтобы успокоить Ланцманна. Но если они намерены дождаться Грубера, то ожидание может затянуться навечно. Я решил, что пришла пора вмешаться.
Подождав, когда Марта выйдет на середину комнаты и протянет бокал Ланцманну (тот взял его), я выступил на сцену за спиной у Зильбермана. Естественно, в руке у меня был пистолет.
— Будьте добры поднять руки.
Зильберман мгновенно обернулся, держа палец на спусковом крючке, и я выстрелил одновременно с ним. Моя пуля раздробила ему запястье. С криком ярости и боли он выпустил пистолет и шлепнулся на канапе. Выкатив глаза, он закричал:
— Вы с ума сошли!
— Только что это же самое вам сказал доктор. Марта, Ланцманн, сядьте на канапе.
Они медленно уселись, держа руки на виду. Марта выглядела совершенно невозмутимой. У Зильбермана текла из раны кровь, окрашивая красным рукав и цветастый кретон канапе. Он зажимал рану желтым шелковым платком, пытаясь придать побледневшему от боли лицу спокойное выражение. Я приблизился к ним, сохраняя безопасную дистанцию, схватил бутылку шампанского и долго пил из горлышка. Шампанское было холодное и приятно пенилось. Оно меня несколько приободрило. Итак, все главные действующие лица драмы сошлись вместе. Можно начинать последний акт. Я сел на подлокотник одного из кресел, держа под прицелом милую троицу. Они смотрели на меня, недвижные, как статуэтки саксонского фарфора. Первым делом я обратился к Ланцманну:
— Ну так что, доктор, вы по-прежнему считаете меня параноиком?
Он пожал плечами. Следующим был Зильберман.
— А вы, мэтр, все так же убеждены, что я — Грегор фон Клаузен?
— Кем бы вы ни были, вы — гнусное отродье.
— Ну что ж, имея в виду моего папашу, этот ваш эпитет мне кажется вполне оправданным. Вы сказали доктору, что ищете?
— Это его не касается.
— Напротив. Его беспристрастный анализ мог бы оказать нам неоценимую помощь. С вашего позволения, я быстренько введу его в курс дела. Доктор, эта молодая женщина — моя жена Марта.
Ланцманн надел очки, словно ему предстояло осмотреть экспонат, представленный в музее. Марта не шелохнулась; она с отсутствующим видом сидела положив голову на спинку. Я продолжал:
— И однако же она никакая мне не жена. Она — наймитка Зильбермана, в ее обязанности входило шпионить за мной, чтобы выяснить, где я мог спрятать документ, который упорно разыскивают эти дамы и господа и в котором содержатся сведения о незаконной и нелегальной организации «Железная Роза». Мой отец, покойный Лукас фон Клаузен, возглавлял эту организацию. А мой брат, Грегор фон Клаузен, которого я считал погибшим в раннем детстве, раскрыл ее существование, убил моего отца и похитил этот документ. Похоже, что сейчас Грегор действительно мертв. Но эти кретины уперлись, что я — это он и что я их шантажирую.
Разъяренный Зильберман прервал меня, пародируя Лафонтена:
— А коль это не вы, то кто?
— Это могут быть и Грубер, и Марта, и вообще любой из ваших людей, контактировавших с Грегором.
— Марта до знакомства с вами не сталкивалась с ним.
— А Грубер?
Зильберман с явной неуверенностью тихо пробормотал: «Грубер…» — и повернулся к Марте-Магдалене, словно ища у нее поддержки. Кровь у него остановилась, но ему было чудовищно больно: кость-то раздроблена… А я снова обратился к Ланцманну:
— Доктор, вы давно знаете меня. Я был откровенен с вами. Часто рассказывал о своем брате. Подтвердите этим неудачливым шпионам, что я не Грегор фон Клаузен, а Жорж Лион.
Ланцманн пристально смотрел на меня. Потом он хрустнул пальцами и повернулся к Зильберману:
— Так вот, мэтр, уж коли мы оказались в таком положении, я могу заверить вас, что этот человек…
Ланцманн сделал паузу, отпил глоток шампанского.
— М-м-м… «Кристалл-рёдерер» шестьдесят третьего года… превосходно… да, так вот, я говорил: этот человек и есть Грегор фон Клаузен.
Я не верил собственным ушам!
— Мерзавец! — взвыл Зильберман, адресуя это определение мне и вскочив в порыве негодования.
— А ну сядьте! — приказал я ему.
Прозвучал выстрел, и Зильберман рухнул на пол.
Я ошеломленно смотрел на свой пистолет. Прозвучал второй выстрел, и мне показалось, будто у меня оторвали руку вместе с оружием. Я как куль повалился на пол.