— Подождем, пока будем в безопасности.
— Поверни налево.
— Зачем?
— Едем к твоей матери, там безопасно.
Она чуть покраснела, когда я упомянул ее мать, и свернула.
Минут двадцать мы молча ехали под проливным дождем. Дворники отплясывали свой механический балет, а конверт, лежащий у меня на коленях, казался мне живым и тяжелым, как небольшой зверек.
И вот показался дом «матери» Марты. Марта мягко притормозила и поставила машину под прикрытие деревьев. Мы вылезли под дождь и побежали к дому. Я глянул на стену: рабочая у меня была всего одна рука.
— Я не смогу забраться.
— Стой здесь, я тебе открою.
Я спрятался под выступом крыши, пряча конверт на груди под пальто.
Через несколько минут задняя дверь за спиной у меня открылась. Появилась Марта в мокром платье, облепившем ее, о Боже, такое желанное тело… Чтобы забраться на второй этаж, ей пришлось подобрать платье, открыв обтянутые шелком бедра. Я стоял под дождем, как дурак, и смотрел на нее, не чувствуя, что вода затекает мне за шиворот. Марта с насмешливой улыбкой поинтересовалась:
— Что-нибудь не так, сударь?
Я откашлялся, чтобы прочистить горло, и пробормотал:
— Извини, я задумался…
В доме было холодно и мрачно. Барабанил дождь. Мокрые следы Марты отпечатались на слое пыли. Поднимаясь на второй этаж, я поинтересовался, какие узы связывали ее с Жанной Мозер. Она сказала, что та в юности, во время войны, была связной в английской разведке и с радостью согласилась сыграть роль ее матери. Уволенная со службы после окончания военных действий, она сорок лет томилась от скуки.
В комнате все было так, как я оставил. Первым делом я глотнул молока, а потом набросился на шоколад и бисквиты, Марта от них отказалась. Она села на кровать и протянула руку:
— Дай мне конверт.
Я было заколебался, но отдал его. Она сорвала клейкую ленту и извлекла пачку машинописных страниц. Я сел рядом с Мартой, стараясь не прикасаться к ней. Я не хотел своим телом чувствовать ее тело.
У этой рукописи было название, напечатанное большими буквами, а ниже подзаголовок:
ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ Г. ф. К.
Отчет об основных беседах
В общем, это смахивало на повесть, и каждый новый визит представлял собой как бы отдельную главу. А страниц в этой повести было до черта… Я закурил сигарету, которая показалась мне горькой, откинулся на кровати на спину и стал слушать, как Марта читает.
Записки доктора Ланцманна
20 декабря 1984. У меня новый пациент. Грегор фон Клаузен наконец-то решился прийти ко мне не только как к члену бригад Эрреры, но и как к врачу. Я знаю Грегора уже с месяц, и его расстройство весьма обострилось. Я намекнул ему, что без психиатрического лечения очень скоро наступит катастрофа и он просто-напросто не сможет выполнить свою миссию. Этот аргумент оказался решающим. Он одержим навязчивой идеей уничтожить тайную организацию «Железная Роза». Физически Г. ф. К. совершенно здоров. Источник его расстройства явно психического происхождения. На первоначальное потрясение, вызванное тем, что мать истязала его, а потом еще и бросила, наложился шок, оттого что он убил своего отца; совмещение этих двух душевных травм привело к тому, что у него в некотором смысле произошло «раздвоение». Несомненно, Г. К., всеми силами неосознанно отвергая оба эти события, создал защитную структуру: включил в игру двойника, «близнеца».
Марта прервала чтение и взяла сигарету. А я свою раздавил в пепельнице, она была невыносимо горькая. Итак, Ланцманн был убежден, что Грегор лжет, что он меня придумал. Я был весь напряжен, как скрипичная струна. Марта бросила на меня взгляд:
— Как ты?
— Продолжай.
Она вздохнула и снова принялась читать. Дождь полил еще сильней, по стеклам струились потоки воды. Сквозь окна ничего не было видно. Остались только эта темная комната и голос Марты, вызывающий к жизни призраков.
3 января 1985. Если в первые свои визиты Грегор изъяснялся на немецком, то сейчас мы говорим только по-французски; этим языком Грегор владеет в совершенстве, равно как и русским, и английским, поскольку прошел специальное обучение в своем элитном подразделении. Отказ от родного языка кажется мне знаменательным симптомом.
Выдержки из записи сеанса:
Я: О чем вы думаете, Грегор?
Г. К.: Я напал на его след.
Я: На чей след?
Г. К.: Моего брата. Он живет тут неподалеку. Мне надо найти его. Надо с ним объясниться. Чтобы он понял. Чтобы знал, что я не держу на него зла.
Я: А за что вы можете держать на него зло?
Г. К.: За то, что моя мать хотела меня убить. А его любила. Всегда любила. Она говорила, что я похож на моего отца. Потому-то она и сделала это.
Я: Что сделала?
Г. К. (в крайнем возбуждении задирает свитер, чтобы показать живот): Вот это! (Тычет пальцем в многочисленные шрамы, следы порезов.) Она сказала, раз я сын Мясника, я должен научиться…
Я: Чему научиться?
Г. К.: Научиться резать мясо! А его она любила!
Я: Вы говорите о своем брате?
Г. К.: Да, о Жорже.
Я: О Георге фон Клаузене?
Г. К.: Нет, Жорже Лионе. Один из скотов-американцев, с которыми мать спала за плитку шоколада, полюбил Жоржа и позволил дать ему свою фамилию, а меня они выбросили в помойный бак. Как будто я вообще не существовал. Даже в приюте никто не верил, что у меня есть брат. Даже мой мерзавец папаша не поверил.
Я: А почему они не хотели вам верить?
Г. К.: Когда меня нашли, у меня на шее была привязана только лента с фамилией отца. Моя мать даже не зарегистрировала наше рождение. Думаю, она просто боялась бумаг, всего, что было с ними связано. И ни в какую не хотела заниматься ими. Да вообще в то время все плевали на это, тогда был хаос. Полицейские даже не смогли ее найти! Хотя я сказал им, что ее зовут Ульрика Штрох, я знал ее фамилию, потому что она упорно повторяла ее всем своим клиентам, которые приходили к нам, хотя Жорж всегда затыкал уши: ему было стыдно, он не хотел, чтобы они знали ее фамилию.
Я: А вам не было стыдно?
Г. К.: Мне было наплевать. Мне было наплевать, чем она занимается. Я ненавидел ее. Хотел, чтобы она подохла!
Я: И вы обрадовались, когда она умерла?
Г. К.: Я узнал об этом позже, много позже. Мне сказали, что ее нашли мертвую, точно даже не знаю где, неподалеку от швейцарской границы. Она была одна. Я решил, что Жорж, если он остался жив, был отослан в швейцарский приют.