«Да падет на тебя стыд!» Традиционная формула. Судя по всему, момент для нее оказался не самый благоприятный, потому что скиф опустил руку, и десять секунд спустя в живых остался один капитан, пять его солдат лежали в крови, пронзенные стрелами, которые посыпались со склонов холма.
Д'Анкосс, вытаращив глаза, пробормотал едва слышно: «Господи боже!» — и Роман, проглотив комок в горле, молча присоединился к восклицанию.
Что касается самого капитана, он, похоже не слишком взволнованный гибелью своих людей, развернулся, добрался до джипа, открыл левую переднюю дверцу и, схватив мертвого водителя за воротник, сбросил его на землю, как мешок, после чего сел на его место, громко захлопнул за собой дверцу и резко тронул с места; он на полной скорости понесся в том направлении, откуда приехал, увозя с собой два трупа на заднем сиденье.
Лошадиное ржание. Пять убитых. Облако пыли. Гул мотора джипа. Слабый ветерок в зарослях можжевельника. Шорох падающих камней. Потом тишина.
Окаменев, Д'Анкосс и Роман смотрели на происходящее, открыв рты. Когда джип исчез за поворотом, они одновременно повернули головы к всадникам в масках.
На холме никого не было.
— Нам это приснилось? — спросил Д'Анкосс весьма любезным тоном, которому ни при каких обстоятельствах не изменял.
— К сожалению, нет, — ответил Роман, медленно подходя к трем лежащим на земле мужчинам, из их окровавленных рубашек торчало оперение стрел.
Опять трупы. Опять серьезные, застывшие лица, оскал смерти, стянувший уголки губ, глазная сетчатка, распахнутая солнечному ожогу. Резким движением он вытащил окровавленную стрелу из груди одного из солдат и протянул ее Д'Анкоссу.
Тот внимательно стал ее разглядывать, осторожно вертя в руке.
— Прекрасная работа, — произнес он наконец. — Вот это технология.
— Антуан, у нас на дворе две тысячи четвертый год! На планете Земля. Эти люди, как вы выражаетесь, могут иметь доступ к самым развитым технологиям.
— Судя по всему, они к этому не стремятся. Они предпочли жить в другую эпоху, в другое время. Сплав, который они используют для наконечников своих стрел, не содержит никаких современных материалов, здесь нет ни углерода, ни стекловолокна. Тем не менее скорость полета стрелы приближается к двумстам пятидесяти километрам в час.
Роман, который выслушал все это, склонившись над Маттео и вновь щупая ему пульс, выпрямился.
— Пойду посмотрю, нет ли у этих людей при себе воды или еды. Пульс у Маттео очень слабый и кожа очень горячая.
Это потому, что очень жарко, думал тот. Значит, надо поглубже нырнуть в прохладное озеро, еще, еще глубже, и пусть поток сам несет тебя…
Несмотря на отвращение, Роман обшарил солдат и на поясе одного из стрелков нашел полную флягу тепловатой воды, а в кармане куртки водителя джипа пакет фисташек, как раз под стрелой, которая пронзила ему грудь. Кровь просочилась через бумагу, запачкав фисташки, но они все равно с удовольствием сгрызли по горсти орехов и затем выпили по стакану воды. Роман смочил водой губы и нос Маттео, провел влажной ладонью по его лицу и затылку. Профессор застонал, но не очнулся.
Теперь оставьте меня в покое, мне нужен покой, так и не сказал он, лежа с сомкнутыми губами и веками. Оставьте меня возле Анны, чтобы смотреть на солнце, входящее в окно, слушать напевы Рима, нежную песню ночного Рима… Нежную песню наступающей ночи…
Роман грузно опустился на землю. Они сидели под палящим солнцем, рядом с тремя новыми трупами, и ждали.
Удалось ли Владу и остальным добраться до дороги? Может, они взяты в плен псевдоскифами, захвачены регулярной армией или убиты лжесолдатами? Все эти варианты, какими бы безумными ни казались, были вполне возможны.
Но в настоящий момент не происходило ничего.
Влад открыл глаза. Вокруг было темно. Он попытался пошевелиться, но безуспешно: он лежал в каком-то незнакомом месте с крепко связанными руками и ногами. Он глубоко вздохнул, несмотря на боль. Его били. Так называемые солдаты избили его, перед тем как бросить в бронированный автомобиль, а потом опять наносили удары сапогами в спину, по ребрам и по голове.
А другие? Что с другими? Их взяли в плен и разделили. Его бросили в пикап, где он мельком заметил Уула в наручниках; Ли, Татьяну, Лейлу и Яна увели куда-то в другое место. И вот теперь он валялся в этой мрачной зловонной дыре. Пахло сыростью и плесенью. Его локти касались стен, голова и ноги тоже. Он лежал спиной на чем-то рыхлом. Земля. Узкий прямоугольник, недавно вырытый в земле… Могила? Его собственная могила?
Неужели эти типы зароют его живьем в землю, как он видел в Чечне? А Лейла и Татьяна? Может, их как раз сейчас насилуют, а потом, хохоча, прикончат, когда насытятся вдоволь?
Он закрыл глаза, почувствовал едкий запах собственного страха. Только сейчас он осознал, что полностью обнажен. Голый в земле. Один. Ослепший. Новорожденный на груди Матери-Земли. Он не хотел умирать. Он хотел вновь увидеть дневной свет. Пить водку, трахать пьяных хохочущих баб, орать песни во всю глотку, ведя свой грузовик по пыльным дорогам.
— Есть здесь кто-нибудь? — жалким голосом спросил он.
Ему ответило лишь эхо. Тревогу постепенно сменил гнев. Во что играют эти ублюдки? Если собираются его убить, то пускай! Довольно этих жалких проделок: гвозди на дороге, сахар в баке, довольно этих трусливых убийств, Омар, дети в деревне, хватит!
— Эй! — закричал он уже гораздо громче. — Есть тут кто-нибудь? Inja kesi ingilisi balad-e? Кто-нибудь говорит по-английски?
В лицо ему полетела горсть земли. Значит, кто-то есть. И стоит сейчас на краю этой дыры. Кто-то наблюдал за ним.
— Думаешь напугать меня, сволочь? Покажи мне свою рожу, если ты настоящий мужик! — надрывался он.
Негромкий смех. Вернее, даже смешок. И очередной ком земли прямо в лицо. Эти ублюдки собираются… они собираются закопать его живым! Еще одна лопата земли, еще. Он извивался в крепких путах. Смачно обругал их по-русски, но вынужден был замолчать, потому что земля попала ему прямо в рот, а он не хотел задохнуться, не так быстро, черт, этого не может быть, он не мог подохнуть вот так, пока его идиотка-жена и идиотки-дочери спускают его зарплату на наркотики!
Земля хлестала ему по лицу, все быстрее и быстрее, все сильнее и сильнее. Живот, ноги постепенно покрывались слоем земли.
— Дерьмо, что мы вам сделали? — опять прокричал он.
Горсть земли попала ему между губ, он закашлялся, закрыл рот. Шорох земли на его сомкнутых веках.
Какой-то звук. Он прислушался. Боже милостивый, этот урод, который его закапывает, что-то насвистывает!
Спокойно насвистывает мелодию, которая показалась знакомой… ну да, именно это напевала женщина под землей, когда они плыли на лодке. Но какая разница? Он сейчас терпит кораблекрушение, так не все ли равно, что именно играет оркестр?