Он выпрямляется, чувствует, как хрустят колени, проводит рукой по волосам, по густым, коротко подстриженным седым волосам. Поворачивается к флику, стоящему в проеме двери. Неопытный юноша, неподвижный и бледный. Спокойным голосом Альварес дает ему ряд необходимых инструкций. Тот поспешно удаляется.
Шаги в коридоре, дверь подвала открыта настежь. Флик в садике, разговаривающий по talkie-walkie.
Альварес обходит квартиру, осматривает стены кухни, где в стенных шкафах хранятся карточки рецептов легких блюд и чудодейственных диет, морозильник, набитый пиццами, холодильник, переполненный белым вином, он открывает платяные шкафы, выдвигает в спальне ящики туалетного столика, заваленного побрякушками и безделушками, проводит рукой по целой коллекции плюшевых игрушек, долго созерцает ванную комнату, где рядами выстроились баночки, тюбики, щипчики, быстро просматривает содержимое аптечки, до краев набитой психотропными препаратами. Вздыхает.
Слишком много вздохов, и слишком часто.
Вернулся в гостиную, смотрит на смерть и ее результат.
Пахнет кровью и мочой. Он делает несколько шагов, рассматривает камин, заляпанный потолок, старательно избегая наступать на лужи. Необоримое желание курить, но сейчас на место преступления прибудут специалисты, ну что ж, тем хуже, двумя пальцами он извлекает пачку из кармана рубашки и с наслаждением делает первую затяжку.
Шаги.
Он не оборачивается, он узнает уверенную мужскую походку Спелмана. Тот застывает слева от него и громко восклицает: «Черт!»
Альварес протягивает ему свою пачку сигарет, но Спелман отрицательно мотает головой.
– Ну? – спрашивает Альварес.
– Трое мужиков. С перерезанным горлом. В гостиной, сидят кружком. Рене Моран, Эмманюэль Равье и некий Антони Ламарк, если судить по правам, обнаруженным в его кармане. Учитывая состояние трупа, Равье мертв уже не менее недели. Я нашел это в старом шлепанце, – с гримасой добавляет он.
Он протягивает руку, также в перчатке, и передает Альваресу тоненькую пачку бумаг. Бланки для оплаты в страховой кассе. Испещренные мелкими угловатыми неровными буковками. В нескольких местах перо прорвало бумагу. Некоторые листочки несут как заголовок слово «разрез» и дату, другие являются простыми заметками:
«Проклятый доносчик нашел фотографии. Нельзя позволить ему донести».
Мрачные рецепты доктора Джекила, подумал Альварес, просмотрев листочки по диагонали, прежде чем вернуть их Спелману, который положил их в пластиковый пакетик.
– Трое мужиков и эта несчастная! Да еще те, другие! Но как могли мы так пролететь?! – с досадой ударяет кулаком по стене Спелман.
– Это я – старый дурак, – отвечает Альварес. – Пора мне завязывать.
Спелман покашливает и не отвечает.
Он любит Альвареса. Они неплохо сработались. Понимают друг друга с полуслова. Но всему приходит конец, и вот наступил конец Альвареса.
И не то чтобы он потерял нюх, или способность рассуждать здраво, или свое необыкновенное умение сопереживать, нет, он потерял целеустремленность, и теперь там, где раньше он видел случай, требующий разрешения проблемы, он видит только страдание. Нет больше целеустремленности, есть только страдание.
Он человек конченый.
– Вы сделали заявление о розыске? – Спелман задает вопрос, избегая смотреть на начальника.
– Нет. Незачем.
– Как это? – удивляется Спелман, неожиданно вырванный из своих меланхолических размышлений.
Не до такой же степени старик потерял сноровку!
Альварес улыбается, улыбка немного грустная, но все же это улыбка.
– Он от нас не уйдет, если именно это тебя волнует.
– Если именно это меня волнует? – нахмурясь, повторяет Спелман. – А что другое должно меня волновать? Глобальное потепление климата? Когда я думаю, что этот подонок выставил нас на посмешище, что он все время звонил нам и расспрашивал о ходе расследования – губы бантиком, медоточивый голосок, повадки кюре-гомика, – мне даже казалось, что он в вас влюблен, – признался Спелман. Вдруг его прорвало: – Он был таким, таким… безликим!
– А я находил его любопытным, – отвечает Альварес, – или, вернее, я назвал бы его… надоедливым и одновременно толковым. Типичный зануда, но с вопросами по существу. Он провел меня, как ребенка!
– Вот это-то меня и злит: мы ничего не видели, ничего не заподозрили! – подхватил Спелман. – Для меня это был просто какой-то пришибленный мужик, один из тех, что проводят жизнь на скамье запасных, наблюдая, как играют другие. Как ему удалось так здорово сыграть комедию?
– Он не играл, – ответил Альварес, раздавив каблуком сигарету. – Он был искренен.
– То есть как?
– Стивен был искренен. И Россетти была искренна. Все были искренни.
Спелман озадаченно уставился на него.
– Вы практикуете теперь психоанализ? – попытался он пошутить.
– Ты и представить себе не можешь, до какой степени он был искренен, – продолжил Альварес. – Искренен до самой смерти.
– Смерти семи человек, – заметил Спелман.
– Шести. Или семи, это зависит от точки зрения.
– Простите, шеф, возможно, я осел, но я ничего не понимаю.
– Занятная точка зрения, – задумчиво повторяет Альварес. – От нее часто зависит смысл того, что видишь. Это как освещение. Напоминает театральное освещение.
Он подходит к мертвому телу и показывает, чтобы Спелман сделал то же.
Осторожно захватывает рукой светлую прядь.
– Театр, Спелман. Здесь носят маски. Но, может быть, тебе будет яснее, если я назову это ролевой игрой?
– Ради чертовой ролевой игры этот тип убил семерых?
– Ш-ш-ш, ш-ш-ш! Я тебе сказал, шестерых или семерых, – подтрунивает Альварес.
Он приподнимает светлый парик и медленно стягивает его, открывая застывшее лицо.
– Черт подери совсем! Это просто бред какой-то! – восклицает пораженный Спелман.
– Вот именно, – соглашается Альварес, подтягивая к себе руку в белой перчатке, скрытую трупом.
Которая держит скальпель, покрытый кровью.
Он осторожно укладывает обе руки рядом.
– Это действительно чистый бред, когда жертва сама становится собственным убийцей, – замечает он в наступившей тишине.
Они стоят на коленях, глядя на тонкий профиль Стивена Россетти. Он чрезмерно накрашен, правая рука с накладными ногтями, покрытыми ярким лаком, сведена судорогой на рукоятке ножа, которым собиралась защищаться Эльвира, левая рука в перчатке из белого латекса сжимает скальпель, который ее убил.
– Он перерезал себе горло, – заключает пораженный Спелман, – этот психопат перерезал себе горло. Но почему?