— Не знаю… Шли какие-то, человек пять. Эти и убежали.
— Ты хоть фамилии спросил? — Марина задала весьма дурацкий вопрос.
— Ты думаешь — они сказали бы?! — изумился Лехельт.
— Да не у тех придурков! У ребят, что тебя выручили! Надо же их поблагодарить! Ну, или в газету написать…, — прозвучало не менее идиотское предложение.
— Не догадался! — фыркнул Андрей.
— Эх, ты!..
Бывают ситуации, когда не хочется быть невидимкой.
Через некоторое время она спросила:
— Скажи… А твой папа был такой же, как ты? Ну, в смысле… Вы похожи?
Лехельт понял.
— Да. Он был такой же маленький, как я.
После этого шли молча. В проходе между домами было темно, хоть глаз выколи. Лехельт машинально достал из кармана маленький фонарик.
— Почему у тебя все всегда с собой? — спросила Маринка сердито. — Фонарик, ножик, бинт… Веревочки какие-то… Ты будто в турпоход идешь по городу.
Андрей вздохнул. Он устал на сегодня от объяснений. Все эти вещи входили в обязательную экипировку разведчика, он за три года привык к ним, как к наручным часам, и таскал с собой даже без надобности.
Расстались холодно.
Она даже не спросила, как он доберется домой.
Он вышел на пустынную улицу меж домами, глубоко вдохнул. Грудь еще ныла от удара.
Сам виноват, не зевай.
Лехельт по мобильнику позвонил на «кукушку» и спросил у Виктора Петровича, нет ли экипажа — подбросить его с Поэтического бульвара на Лиговский. Слышно было, как Завалишин запрашивает группы по громкой.
— Наших нет, я сейчас свяжусь с соседями. — ответил он. — Перезвони через пять минут. Ты в порядке?
— В порядке. — вздохнув, ответил разведчик Лехельт.
— В полном порядке? — настойчиво поинтересовался начальник отдела.
— В полном. Мне домой не на чем добраться. На мою зарплату на такси не разъездишься.
— Когда-то можно было, — буркнул Завалишин.
В седьмом отделе нашелся сменный наряд, шедший от Выборга.
Ребята не поленились сделать крюк. В обоих машинах было тесно: кроме разведчиков ехал опер, разрабатывающий операцию.
Лишнего не болтали, но настроение было хорошее — значит, все путем. Лехельт, расслабившись в тепле среди своих, припомнил сегодняшний прокол у калитки рынка — и совсем повесил нос.
Но вскоре задремал.
* * *
Трое мужчин гуськом, в полной темноте упрямо взбирались на вершину пологой, но длинной сопки предгорий в окрестностях Моздока. Они начали свой путь от дороги, едва стемнело, и торопились, чтобы вернуться до рассвета. На них были просторные, воняющие бараньим жиром пастушьи бурки, на головах — поношенные косматые папахи, на ногах — латаные-перелатаные яловые сапоги, помнящие, по всей видимости, еще Первую мировую войну. Один из мужчин тащил на плече продолговатый предмет в мешковине, к пастушьему делу явно не относящийся.
Когда он оступился и едва не уронил предмет, двое других, не сговариваясь, кинулись и подхватили груз.
— Э! — сердито сказал один. — Она стоит больше, чем весь твой аул! Смотри, куда ходишь!
Горы вокруг были погружены во тьму, но небо над сопкой освещалось заревом прожекторов.
Ревели на рулежке далекие реактивные движки Су-25 [27] и МиГов-29, [28] курлыкали винты Ми-8 [29] и Ми-24. [30] С вершины сопки открылся вид на долину, по склонам вокруг которой мигали огоньки поселка, а на равнинной части широко раскинулись подсветки взлетных полос аэродрома.