Старый тяжело подошел к нему, протянул маленькую руку, выпачканную кровавой юшкой. Мужчина брезгливо отстранился.
— Не то! Встать я и сам могу! Пальцы утри вначале... Ты мне фигурально подняться помоги! В переносном смысле, понимаешь?
Он со стоном сел, поджав под себя ногу, пошарил в карманах богатого, разодранного на локтях реглана, достал очки. Удивительно было, что такая хрупкая вещь уцелела при его “прессовке”. Поймав взгляд Тыбиня, человек дернул головой, осклабился, обнажив кривенькие желтые зубки, и сказал:
— Я их берегу... Дороги они мне, человек... Не в прямом смысле, не за бабки, а в фигуральном... подарок одной женщины... Память... В прямом смысле они — тьфу! Говно!
Очки были маленькие, кругленькие, и в них взгляд человека вдруг приобрел осмысленность и какую-то шизофреническую целеустремленность. Точно шилом прокалывали собеседника маленькие глазки.
— Подними меня... встать помоги... Только сзади возьми, за руки не трогай!
Человечка передернуло при мысли, что Тыбинь прикоснется к нему. Встав на кривые ножки, пошатываясь, как кукла, он привалился к могучему плечу Старого.
— Теперь веди меня... к дому... Нежно веди, понял?!
Последнюю фразу он истерично прокричал. Тыбинь, удивленно косясь, приобнял его за плечо и повел. Человек сразу же положил голову ему на руку и, вздыхая умиротворенно, приговаривал при каждом шаге:
— Вот так... вот... как хорошо... ах, как хорошо!..
— У тебя там машина осталась, — напомнил ему Старый.
— Зоська заберет... Зоська сволочь... видел же, как меня били, а не вышел... Теперь Альке все расскажет... смеяться надо мной будут...
— Чего же ты его не прогонишь?
— А-а-а... Это секрет... хи-хи-хи... Его Алька наняла... Алевтина... Он ей служит... а меня не слушает... Меня никто не слушает...
— Ну и Альку прогнал бы!
— Альку? Да... Алька сволочь... редкая стерва... Но прогнать ее нельзя... В том и прелесть, что стерва, понимаешь?.. Не понимаешь, куда тебе... у тебя, небось, жена в подштанниках спит, да? Ты не обижайся... в женщинах мало кто понимает... Я! Я понимаю!..
— Тебя не за бабу били, случаем?
— Кто?!
— Ну, эти... кто тебя бил?
— Сволочи, конечно! Паскуды! Козлы позорные! Я их найду... я найду, кто их на меня напустил, — и всех, всех под корень!.. Потому что я никому зла не делаю... Я хочу, чтобы всем было хорошо... А кое-кто этого не хочет! Кое-кто завидует Дудрилину... потому что у него все получается... потому что у меня дар! Я секрет знаю... Потому что надо понимать в женщинах... в девушках особенно... а им всем только трахнуть на круг разик — да бабки качать... им любая сойдет...
— Как? — переспросил Тыбинь, не расслышав фамилии. — Дурындин? Дудукин?
— Дур... Дуд... тьфу, Дудрилин! Понял? Дуд-ри-лин!!! — снова обозлился человек в желтом реглане.
Дудрилин был маленький, а голос у него был высокий, противный и писклявый. Они добрели до столбика с кнопкой звонка. Тыбинь, за ворот придержав виснущее тело, ткнул в черную кнопочку.
Из калитки в воротах тотчас показался здоровый малый с длинными светлыми волосами, собранными в пук на затылке. Не иначе как он и впрямь стоял все это время, прильнув к глазку.
— Ой! Александр Борисович! А что случилось?
— А то ты не знаешь, б..., что случилось! — заорал на него Дудрилин и попытался сначала двинуть его рукой в ухо, а потом, промахнувшись, достать ногой.
Но Зоська был начеку и ловко отпрыгнул.
— Побили снова, что ли? А? Ай-яй-яй!..
Дудрилин не отвечал, стараясь сохранить равновесие, цепляясь за столбик и покачиваясь. Вспышка ярости отняла у него последние силы. Ему все же немало перепало от молодчиков в черном.
— Машину убери... — вяло махнув рукой, распорядился он. — А ты... человек... ты постой... Я тебя отблагодарю... сейчас.
Он принялся рыться во внутренних карманах реглана, достал портмоне, заглянул, покопался в нем пальцем.
— М-м... да... Мне очень нужен, наконец, свой человек! Кругом только Алькины... и это уже переходит все границы... Ты должен будешь меня защищать... а я — на тебя рассчитывать. Понял? Ты мент?
— Бывший, — отвечал Тыбинь, косясь на кошелек.
— Это хорошо. Я тебя обязательно хорошо отблагодарю... завтра. Сразу за все. Приходи вот сюда... вот на то самое место, где стоишь... в девять. Ровно в девять, понял?! Не проспи смотри, я этого не люблю! А сейчас я пойду... у меня что-то голова разболелась...
Кира засняла все на видеокамеру. Пушок удачно щелкнула Дудрилина фоторужьем. Они еще осмотрелись, поснимали и по сумеркам уехали, чтобы не привлекать внимания бдительного Зосима. Александр Борисович Дудрилин вряд ли был способен сегодня куда-либо выбраться.
На “кукушке” уже сидел неутомимый Лерман. Выслушав доклад, полистав сводку наружного наблюдения, он вышел в комнату оперативного, переговорил по связи с Кляксой, сменившим вместе с Роликом изнемогших за монитором Морзика и Дональда.
— Хорошо, — сказал он Старому, вернувшись. — Хоть это и не ваш профиль, но... Костя говорит, у вас богатый опыт оперативной работы. Даю добро на внедрение к объекту, но только под прикрытием. Под хорошим прикрытием. Сейчас придумаем легенду, завтра к семи сюда — повторим.
— Зачем в такую рань? — возмутился Старый.
— Чтобы не опаздывать! Ваш хозяин этого не любит!
Лерман уже начал отрабатывать прикрытие. Они упирались до девяти вечера. Наконец опер удовлетворенно вздохнул. Откинувшись на стуле, он стал просматривать записи, держа на весу исчирканный листок бумаги.
— Весьма правдоподобно получается, Михаил Иванович! — сказал Борис Моисеевич, посмотрев сквозь очки на вспотевшего загнанного Старого. — Должен вам сказать, у вас талант! И богатая практика чувствуется! Приятно работать с профессионалом. Завтра еще подрихтуем кое-что — и должно сработать. Не опаздывайте, коллега.
Ласковое слово и кошке приятно. Тыбинь возвращался домой весьма довольный собой и жизнью. Непонятное томление духа и неудовлетворенность как рукой сняло. Даже распухшая посиневшая переносица не портила настроение.
Он прикупил в круглосуточном магазинчике две бутылки пива, карельского хлеба, копченую скумбрию пожирнее. Рыбу он любил еще со времен жизни в Прибалтике. Мурлыча под нос какой-то мотивчик, аккуратно неся пакет, он уверенно и самодовольно поднимался по лестнице, широко ставя маленькие ступни и наклоняясь к той ноге, которую поднимал и ставил вперед, на ступеньку. Походка при этом приобретала смешную косолапость, и это забавляло его. Он любил подурачиться, когда никто не видит.