– Здесь Наполеон останавливался. Вот в том флигеле, если правду говорят, – некстати сказал отец. – Во-о-он его окошко, смотри, с занавеской! – и засмеялся, когда Сергей стал вглядываться. – До Москвы Бонапарт дошел. Ставка была в этом вот месте. Здесь он жил и думал, что выиграл войну. Просто он учел не все части уравнения. Решил половину, а другую половину решать не стал.
– Так что бы сделал Тухачевский? Вот поле, надо поле перейти. Самолетов нет. Что дальше?
– Тухачевский потребовал бы самолеты. Написал бы четкое обоснование – почему требуется прикрытие с воздуха. Ему бы отказали. Самолетов нет, ваша задача решить проблему без самолетов. Ему бы велели не валять дурака, вспомнить Польшу и действовать осмотрительно, но город взять к завтрашнему утру.
– И что бы он сделал?
– Как – что? Взял бы город, конечно.
– Как?
– Он командарм, значит, обязан решить задачу. А как – он в этот момент еще не знает. Вот, например, русская история. В России степи – их нельзя отменить, степи есть. Африканцы не могут отменить свои пустыни – так уж сложилось. В степи урожай не соберешь. И надо в степях рыть каналы, давать воду. А на войне надо брать города, пересекать болота, тянуть обоз. Понимаешь?
– Да, – сказал Сергей Дешков.
– Это наша история, и история у нас – одна. Нет другой истории.
– Ты сказал, на войне противник – это икс. А в истории какой икс?
– Находят разные берестяные грамоты, уточняют летописи. Но вообще-то неизвестная величина в истории одна – это ты сам. Все остальное известно, надо только не лениться, прочесть и подумать. И знаешь, чем историк отличается от политика? Политика – это когда из рукава достают самолеты. Ах, перед нами поле? Самолеты сюда подайте! Нет самолетов – тогда будем считать, что и поля нет. Степи в России имеются? Тайга? Давайте считать, что это не определяющий фактор. Будем ориентироваться на Среднерусскую возвышенность и плодородную Кубань, – и отец засмеялся; он смеялся гулко и отрывисто, как кашлял.
– Ты, когда женишься, – сказал он вдруг, – ты сразу детей рожай. И жене скажи, чтобы не сомневалась, – прокормим. Не тяни. Сразу пусть рожает. Больше рожай, как у крестьян, пятеро чтобы.
– Я пока жениться не собираюсь. В Хабаровске не до жены.
– Не важно. В Хабаровске, в Москве, на Луне. Не важно. Детей делай, внуков хочу. Больше детей. Чтобы все орали. Когда был молодой, не понимал. Только сейчас дошло. Ты-то понимаешь хотя бы? – Они шли по парку и смеялись. Хорошие были дни.
И в тот вечер, когда обедали с Гамарником, отец тоже смеялся.
– Смычка города и деревни! И где будет проходить встреча, интересно? На колхозном рынке?
Гамарник ел холодец, широко открывая рот: сквозь бороду генерала можно было видеть куски непрожеванной еды у него во рту.
– Ты здесь сидел, – напомнил ему отец, – когда Радек про смычку говорил. Помнишь?
– Нет, – сказал Гамарник, – не помню.
– Он смешно сказал. Про построение социализма в одной стране, в одном уезде или на одной улице… Он Щедрина цитировал… как либерал строит либерализм в единственном уезде…
– Я профессиональный военный, – сказал генерал. – В картах разбираюсь. Фронтом командовать могу. И ты военный. Я про тебя все знаю и всякому скажу, что ты честно воевал. А политикой не занимаюсь и тебе не советую.
– Я политику тоже не уважаю, – сказал отец. – Но как без нее? Мне вот что пришло в голову, Яша. Мы строим бесклассовое общество, так?
– Однородную структуру, – сказал Гамарник и чавкнул холодцом.
– Правильно. Поэтому кулаков задавили. И у крестьянства с пролетариатом смычка. Потому я тамбовцев рубил. С точки зрения будущей войны полезно. Нет классов больше. А один класс все-таки остался. Просмотрели. Мы с тобой остались – профессиональные военные.
– Не понял.
– Что тут непонятного? Мы, если хочешь, вроде нэпманов.
– Ты что?
– Задумайся, Яша. В однородном обществе профессиональный военный не нужен – так же, как профессиональный заводчик.
– Неверно, – сказал Гамарник, – толкуешь проблему. Знаешь, зачем нэпман был нужен? У нэпмана на заводе образуется пролетарий, а у пролетария – образуется пролетарское сознание. Я сам не сразу понял. Это была стратегия по выращиванию пролетарского сознания. – И выдав эту бессмысленную, как показалось тогда Дешкову, тираду, Гамарник задумался. Он ел и думал, шевелил губами, двигал бровями. – В Германии, – добавил генерал без видимой связи, – заводов всегда было много.
– Германию мы потеряли, – сказал отец с досадой, – потеряли германский пролетариат, а как начинали дружно.
– Зато их Гитлер сплотил, – сказал Гамарник. – Создал однородную структуру, называется «дойче фолк». Встанут в строй, только команду дай.
– Как странно получилось, – сказал отец, он не спорил с Гамарником, которого считал человеком глупым. Вот Тухачевского чтил, Тухачевский был философом, некоторые его речения, мол, христианство и Возрождение испортили цивилизацию, отец любил повторять; а с Гамарником что спорить? – Вот как странно: идет война, народ воевать хочет, но военные на войне не нужны. Странно, да?
– А знаешь, Гриша, – сказал Гамарник неожиданно; на лице Гамарника было написано удивление, словно и сам он не ожидал от себя такой важной мысли, – знаешь ли ты, что корни проблемы – в национальном вопросе? В народе. Остальное – производное. Я, пожалуй, только сейчас понял. Возьми девятнадцатый год, Восьмой съезд РКП(б), выступление Томского по нацвопросу. Проблема в чем? Ленин дал команду на самоопределение – и побежали нации, страна стала разваливаться. Томский тогда сказал, что самоопределение наций – это неизбежное зло. С трибуны сказал, громко. Мол, надо создавать однородную промышленную структуру, которая будет мешать самоопределению частей. Свободу дадим, а возможностей не дадим. А ведь это противоречило указаниям Ильича.
– Ну и что? – спросил отец.
– А я не знаю, Гриша. И Томский не знал. Тогда, на Восьмом съезде, Ленин Томского спросил – из зала спросил: «Эти трудности вы намерены создать в первую очередь, товарищ Томский? А что будет во вторую очередь?» А Томский ему ответил: «Что делать во вторую очередь, это мы потом увидим». А Ленин сказал: «Вы мудрый человек, товарищ Томский». И засмеялся.
– Так до сих пор и смеемся, – сказал отец зло.
Дешков посидел за столом со старшими недолго – отец не поощрял панибратства со взрослыми. Тем более со старшими по званию.
– Покушал, Сергей? На кухню пойди, Глебовну проведай. Она скучать будет, когда уедешь. Мы здесь без тебя обойдемся.
Сергей Дешков встал из-за стола, сказал «спасибо» матери, надел фуражку, поправил ремень, откозырял Гамарнику.
– Ступай, Сережа, – сказал ему генерал Гамарник, он был мягче отца и Сергея любил, – вот, махни рюмашку на ход ноги, – и Гамарник налил ему рюмку водки.