– Нет… – Профессор протирал очки. – Я вас внимательно слушал, штурмбаннфюрер.
– И что же вы можете возразить? Хотите коньяку?
– Нет, нет, благодарю… Я… – Замке внезапно почувствовал, что ему невероятно хочется выпить. – Давайте.
– И это верно! Мне уже хватит, а вам еще недостаточно. Пейте! Раньше вечера мы все равно не тронемся…
– Почему же?
– Такое у меня ощущение…
– Ну и черт с вашими ощущениями, – вдруг расхрабрился Замке и хлебнул. Коньяк был плохой и сильно бил в нос сивушными маслами. Замке закашлялся и скривился.
– Поганая бурда, правда? – участливо спросил Ягер. – Есть только одна бурда, которая хуже этих помоев.
– Какая же? – спросил Замке сдавленным голосом.
– Американское виски. Пили когда-нибудь?
– Не приходилось.
– И не пейте. Американцы ничего не смыслят в алкоголе. Это естественно.
– Почему же?
– Вы меня удивляете… Хотя это закономерно. Для интеллигента, конечно.
– Прекратите намекать, – сказал Замке и выпил еще. В голове приятно зашумело. Профессор вспотел.
– А как иначе сказать… Американцы не народ, к ним даже нельзя применить расовую доктрину. Они развивались только две сотни лет. Как можно научиться готовить сносный алкоголь за двести лет? Вы можете себе представить?
– Я как-то не думал, что качество алкоголя зависит от возраста нации…
– А как же иначе? Возьмите хороший немецкий шнапс! Или тот же коньяк, только французский… Французы, конечно, лягушатники и трусливые вишисты, но они делают неплохой коньяк. А по сравнению с тем, который пьем мы, так и вообще отличный. А вся ценность русских – в водке. Конечно, неполноценная раса… Но водку придумали они, тут ничего нельзя возразить. А американцы? Боже мой, ничего более убогого, чем американское виски, я не пил в жизни.
Замке забулькал.
– Что такое? – спросил Ягер.
– Я просто подумал… Это интересное применение расовой доктрины. Очень практично, штурмбаннфюрер.
– Ну, так я вам дарю эти выкладки. – Ягер легкомысленно взмахнул рукой. – Напишите в газету, может быть, опубликуют. А теперь простите, дорогой профессор, я сосну часок.
И Ягер растянулся на песке.
Видеть то, чего не видят другие. Проклятие? Благо?
Апокриф. Книга Пяти Зеркал. 121(123)
Автомобили стали пригодны к эксплуатации только к вечеру. Каунитц и Богер, вконец измотавшись, поставили на место последнее колесо и прокачали все тормоза. Было израсходовано более половины всех запчастей, снятых с поврежденного грузовика, а запасов воды сильно поубавилось за один долгий, раскаленный день без движения.
Фрисснер перевел весь отряд на режим жесткой экономии. На счету была каждая капля воды, пить воду разрешалось только шоферам, остальные должны были терпеть, пока хватало сил.
Хмурые солдаты погрузились в грузовики, Артур направился к головному «фиату».
– Командир…
Фрисснер обернулся. К нему спешил Макс Богер.
– Командир. – Макс растерянно тер щеку, размазывая грязь по вспотевшему лицу. – Боюсь, что сейчас я не совсем готов вести машину. Меня подранили и к тому же всю ночь мы возились с этим чертовым колесом…
Фрисснер молчал. Богер расценил его молчание по-своему:
– Я не стараюсь увильнуть, просто могу не справиться с управлением…
– Не нужно оправдываться, Макс, – сказал Артур. – Я просто думаю, почему я не подумал об этом раньше… Мне кажется, я найду замену на эту ночь. Забирайтесь назад и поспите, машину поведет Ягер.
Макс Богер хотел что-то сказать, но передумал.
Когда Артур подошел к машине, обнаружился некоторый конфуз.
Людвиг Ягер был явно не в состоянии вести машину. Он был пьян.
Более того, пьян был и профессор. Оба сидели на песке перед бампером и, обнявшись, пытались вполголоса петь. Получалось довольно слабо, профессор плакал и постоянно ронял очки. Штурмбаннфюрер ругался и тыкал Юлиуса Замке в бок локтем, стараясь придать его голосу больше музыкальности.
Слушая завывания Ягера и всхлипывания Замке, Фрисснеру удалось разобрать, что оба пытаются вывести прелюдию к «Тангейзеру» Вагнера. Слов, естественно, не было, потому все музицирование заключалось в непрестанном разнотональном вое. Профессор, впрочем, кажется, пытался наложить на мотив Ягера слова из «Деревенской свадьбы».
– Что все это значит? – спросил Артур, не надеясь получить в ответ хоть что-то вразумительное.
Как он и полагал, Ягер ничего не ответил, зато на вопрос отозвался профессор.
Юлиус Замке вскочил и, вытянувшись в струнку, отрапортовал довольно четко:
– Заключенный номер двадцать три семнадцать дробь семь по вашему приказанию прибыл! – и непонятно прибавил после продолжительной паузы. – Сволочь.
– Я спрашиваю, что все это значит?! – обратился Фрисснер к Ягеру.
Тот поднял раскисшее лицо и улыбаясь пояснил:
– Мы лечились. У профессора ярко выраженная диарея. Вы, штурмбаннфюрер, совершенно не заботитесь о сохранности такого ценного кадра… То есть представителя дружественной нам интеллигенции… Совершенно не заботитесь! Я буду иметь честь доложить по возвращении об этом вопиющем факте…
Чувствуя, как немеют скулы и напрягается рука на кобуре, Фрисснер мысленно сосчитал до десяти и только после этого обратил внимание на какое-то бульканье, доносящееся из-за спины. Обернувшись, Артур обнаружил, что Богер сидит на песке и давится от смеха.
«Черт возьми… – подумал Фрисснер. – А ведь я их едва не пристрелил… И этого алкоголика, и этого идиота профессора. Вот так запросто… Бах-бах – и экспедиция возвращается назад. Пустыня сведет меня с ума… А коньяк и впрямь может поправить желудок Замке, здесь штурмбаннфюрер прав…»
– Эй, солдаты! Четверо ко мне! Подоспевшим ребятам Обета капитан указал на Ягера:
– Штурмбаннфюрера в грузовик. Господина профессора к нам в машину. Грузите.
Когда пьяные вопли Ягера заглохли где-то позади, Фрисснер подошел к Богеру и серьезно сказал:
– Спасибо. Ложитесь спать на заднее сиденье. Машину поведу я.
Ночь в пустыне черная. Очень черная и холодная. Откуда-то сверху зло посверкивают звезды, но это не добавляет света, скорее наоборот, подчеркивает темноту.
В машине было душно. От храпящего Юлиуса Замке дико воняло перегаром и еще чем-то кислым, словно от выдохшегося винного сусла. Противно и гадко. Фрисснер трясся за рулем и тихо завидовал Богеру, который, бесцеремонно скинув профессора куда-то вниз, захватил все сиденье и дрых без задних ног. Макс мог заснуть где угодно и когда угодно. В боевых условиях это большой плюс.