Стоя на пустынном берегу, под зимним солнцем, Стив су­нул руки в карманы и снова оглядел берег. Хотя зрение было уже не прежним, все же он видел людей, стоявших у заграждений или удивших рыбу. Как-то странно наблюдать всю эту обыденность. Словно ничего необычного не случилось.

Но он бы все равно умер, раньше или позже. Теперь многие вещи, которые беспокоили и занимали его, не имеют значения. Его пенсионный план? Не понадобится. Способ заработать на жизнь в пятьдесят лет? Уже не актуально. Желание встретить женщину и влюбиться? Несправедливо по отношению к ней, и желание, похоже, закончилось вместе с диагнозом.

— Все кончено, — повторил он себе. Меньше чем через год он умрет. Да, он знал, что с ним что-то неладно, и, возможно, ожидал, что доктор вынесет ему приговор, но воспоминания о словах, сказанных онкологом, все время проигрывались в памя­ти как на старой заевшей пластинке.

Стив спрятал лицо в руках, снова и снова вопрошая, почему это случилось именно с ним.

На следующий день он позвонил Чен и объяснил, что боль­ше не сможет давать ей уроки, после чего встретился с пастором Харрисом и рассказал новости. Сам пастор в то время выздорав­ливал после полученных во время пожара ожогов. И хотя Стив сознавал, что эгоистично обременять друга своей бедой, просто необходимо было поговорить с кем-нибудь по душам. Пастор пришел к нему, и оба уселись на заднем крыльце. Стив расска­зал о своем диагнозе. И хотя старался держаться, все же под конец они поплакали вместе.

Потом Стив пошел на берег, гадая, что делать с отпущенным ему временем. Задавался вопросом, что для него самое важное в жизни. Проходя мимо церкви — в тот момент восстановление еще не начинали, но почерневшие стены разобрали и унесли обломки, — он смотрел на зияющую дыру, где когда-то был витраж, и думал о пасторе Харрисе и бесчисленных службах, прове­денных в гало света, струившегося через окно.

И тогда Стив понял, что должен сделать новый витраж.

На следующий день он позвонил Ким. И когда рассказал обо всем, она зарыдала в трубку. У Стива перехватило горло, но он не заплакал вместе с ней. И почему-то знал, что больше никог­да не будет плакать из-за своего диагноза.

Позже он снова позвонил Ким и попросил разрешения про­вести лето с детьми. Хотя предложение испугало ее, она все же согласилась и даже пообещала ничего не говорить детям о бо­лезни отца. Конечно, лето будет отравлено ложью, но что еще прикажете делать? Он так хотел снова узнать их поближе.

Весной, когда азалии были в полном цвету, он снова стал размышлять о природе Бога. Видимо, каждый думает о чем-то подобном, когда жить остается немного. Либо Бог существует, либо нет. Либо он проведет вечность на небесах, либо после смер­ти будет только пустота.

Почему-то он находил утешение, обдумывая этот вопрос. И наконец пришел к заключению, что Бог существует. Но он также хотел ощутить его присутствие в этом мире. И стал искать Бога.

Это последний год в его жизни. Почти каждый день шли дожди, так что эта весна выдалась едва ли не самой влажной в истории здешних мест. А вот май был абсолютно сухим. Словно где-то на небе перекрыли кран. Стив купил необходимые мате­риалы и приступил к работе над витражом. В июне приезжали дети. Он гулял по берегу и искал Бога. И каким-то образом уверился, что можно укрепить те истончившиеся ниточки, которые связывали его с детьми. И вот сегодня, темной августовской но­чью, когда черепашки барахтались в океанских волнах, он начал кашлять кровью. Пора перестать лгать. Нужно сказать правду.

Дети были напуганы. Он должен каким-то образом их успо­коить. Но в желудок словно вонзилась тысяча игл. Он вытер кровь тыльной стороной ладони и тихо выдавил:

— Думаю, мне нужно в больницу.

Ронни

Отец сказал правду, уже лежа на больничной койке. В вену была воткнута игла капельницы. Ронни неверяще качала голо­вой. Этого не может быть. Просто не может быть.

— Нет. Это не так. Доктора делают ошибки!

— Только нев этот раз, — вздохнул он, потянувшись к ее руке. — Мне жаль, что тебе пришлось узнать таким вот обра­зом.

Уилл и Джона сидели внизу, в кафетерии. Отец хотел пого­ворить с каждым по очереди, но Ронни вдруг поняла, что не хо­чет, чтобы он сказал еще хоть слово. Наконец она поняла, поче­му отец попросил разрешения провести с ними лето. Значит, ма с самого начала знала правду. Отцу осталось так мало времени, что он не хотел спорить с бывшей женой. Теперь ясно, почему он так упорно работал над витражом.

Ронни вспомнила приступ кашля в церкви и то, как отец морщился от боли. Все кусочки головоломки сошлись. И все сра­зу рухнуло...

Отец никогда не проводит ее к алтарю. Никогда не возьмет на руки внука. Мысль о том, что дальше придется жить без него, была невыносима. Это несправедливо! Все это несправедливо!

— И когда ты собирался мне сказать? — сухо осведомилась она.

— Не знаю.

— Перед отъездом? Или уже после того, как вернусь в Нью-Йорк?

Отец не ответил. Кровь бросилась в лицо Ронни.

— Что, собирался сказать мне по телефону? И что именно? «0, прости, когда мы были вместе, я не упоминал, что у меня последняя стадия рака. И как это тебе?»

— Ронни...

— Если ты не собирался сказать, почему вызвал сюда? Чтобы я смотрела, как ты умираешь?

— Нет, солнышко, совсем напротив, — устало ответил отец, поворачивая голову.

В этот момент внутри что-то оборвалось, словно по склону покатились первые камешки, предвещая камнепад.

По коридору прошли две сестры, тихо переговариваясь о чем-то. Лампы дневного света жужжали над головой, отбрасы­вая голубоватый свет на стены. Капли мерно падали в трубку ка­пельницы: привычная картина для любой больницы. В этом не было ничего необычного. Необычным и чужим стал мир вокруг Ронни.

В горле Ронни застрял вязкий ком. Она отвернулась, стара­ясь сдержать слезы.

— Прости, солнышко, — продолжал отец. — Конечно, я дол­жен был тебе сказать. Но так хотел, чтобы лето прошло как мож­но лучше. И еще хотел поближе узнать свою дочь. Ты меня про­стишь?

Его мольба ударила в самое сердце. Ронни невольно вскрик­нула от боли. Умирающий отец просит у нее прощения! В этом было что-то настолько печальное, что она не знала, как реаги­ровать.

Отец ждал. Она потянулась к его руке.

— Конечно, я тебя прощаю, — прошептала она и, заплакав, положила голову ему на грудь. И только сейчас заметила, как сильно он похудел. Как выпирают ребра и ключицы. У нее раз­рывалось сердце при мысли о том, что она совсем этого не заме­чала. Слишком занята была собственной жизнью...

Отец обнял ее свободной рукой, и она заплакала еще гром­че, сознавая, что скоро настанет время, когда даже этой простой ласки больше не будет.

Ронни невольно вспомнила тот день, когда приехала сюда, и свое поведение. В те дни мысль коснуться его была также чуж­да, как космическое путешествие. Тогда она его ненавидела. Сей­час любила.