– Жаль, что Густав не соизволил прийти, – услышала Мура за спиной знакомый голос.
Мура не успела ответить, ее внимание привлек хромой нищий. Грязный изможденный мужичок протрусил по направлению к экипажу, в который усаживался господин Магнус, остановился, снял засаленный драный картуз и с низким поклоном протянул к господину Магнусу руку...
– Господин Оттон лишил себя прекрасного зрелища, – сказал со смешком позади Муры господин Фрахтенберг, – апофеоза корыстолюбия и лицемерия.
Мура повернула голову, и в тот же миг земля под ее ногами качнулась, она ощутила сильный толчок в грудь, чудовищный грохот и многоголосый крик едва не разодрал барабанные перепонки.
Мгновение странной тишины сменилось воплями, стонами, ржанием испуганных лошадей. Сквозь дымное облако Мура увидела жуткую картину: кровавые клочья на обломках развороченного экипажа, там, где только что восседал Магнус, истекающего кровью извозчика под лошадиными копытами, отброшенного взрывом нищего с жутким красным месивом вместо головы.
После изнурительно короткого сна на служебном диване, после ранних бесед с Терновым, Глинским и портье гостиницы «Гигиена» Карл Иванович Вирхов чувствовал себя не в своей тарелке. Струя ледяной воды, под которой он долго держал макушку, ничего не исправила. Меж тяжеленных булыжников, перекатывающихся в его черепной коробке, проскользнула мысль о Наполеоне. «Наполеон я или тварь дрожащая?» – в сознании зазвучали странные слова. Неужели так чувствовал себя по утрам великий корсиканец? Тогда ничего удивительного, что безумец отправился в Египет и потащил за собой армию ученых мужей. Завоевывал зачем-то страну пирамид, выкапывал из песка мумии, подвергал артиллерийскому обстрелу сфинкса. А все потому, что спал по три часа в сутки. И не две ночи как он, Вирхов, а всю жизнь! Короткий сон – верный путь к безумию. «Вот как рождаются идеи о мировом господстве, – думал Вирхов, – из-за вечного недосыпа».
– Карл Иваныч, господин следователь, – сочувственный взгляд Поликарпа Христофоровича вернул Вирхова к действительности, – не изволите ли чашку горячего кофию?
– Давай, братец, давай, и не одну, пока я совсем не сошел с ума, – согласился Вирхов, с трудом припоминая свои вчерашние похождения. – Боюсь, сегодня нас навестит господин Лейкин, а что я ему скажу?
Письмоводитель поставил перед Вирховым кружку с дымящимся кофе.
– Не извольте тревожиться, сегодня наш воздухоплаватель отбывает в Екатеринбург. По приглашению местного общества полетов. В газете прописано.
– Слава Богу, гора с плеч долой. – Вирхов припал к кружке с горячим кофе. – Судьба дает нам передышку. Но не вечную. Вернется же господин Лейкин. Напомните мне, голубчик, перед тем, как заснуть, успел я дать вам поручения для сыскных агентов о наружном наблюдении?
– Успели, Карл Иваныч, успели, – успокоил начальника верный письмоводитель. – Я всех отправил куда следует. Даже в гостиницу «Гигиена».
– А туда зачем?
– Как же, господин следователь! А заявление портье о подозрительных махинациях постояльца.
– Господина Ханопулоса? – Вирхов припомнил визитера. – Вы, батенька, напрасно поспешили. Подумаешь, подозрительная просьба – затопить печь!
– Но Карл Иваныч! В конце июня! На улице такая жара!
– Южному человеку может показаться холодно. А господин Ханопулос – грек, и грек крымский, не приспособлен к нашему климату. Наблюдение надо снять. Тем более коммерсант и сам жертва нападения.
Вирхов чувствовал себя виноватым, ибо все-таки не дал хода делу об ограблении коммерсанта, прибежавшего за помощью к нему.
– Простите, Карл Иваныч, не подумал, – повинился письмоводитель и затих за своим столом.
После второй кружки кофе Вирхов почувствовал, что поджилки у него перестали дрожать, сознание прояснилось. По счастью, посетители не беспокоили, можно подвести итоги предварительного дознания по делу в Воздухоплавательном парке. Карл Иванович сосредоточился.
Итак, купеческий сын Степан Студенцов в компании собутыльников прибыл в Воздухоплавательный парк. В руке держал шкатулку с крестом. По словам Дашки – игрушку, врученную ему Оттоном. Общие друзья: и господин Глинский, и господин Фрахтенберг, и господин Родосский свою причастность к шкатулке отрицали, но и на Оттона не указывали. Если имел место не несчастный случай от самопроизвольного возгорания или взрыва светильного газа, на чем настаивали военные следователи, значит, в шкатулке была не игрушка, а взрывное устройство. Откуда оно взялось в руках юнца, мертвый не скажет. Вирхов не верил, что проклятый отцом русокудрый гостинодворец мог покончить с собой из-за любви к тощей крысе Дашке-Зверьку. Значит, он не знал, что в шкатулке взрывное устройство. Покушение на Лейкина Степан совершить по своей воле не мог. Не мог желать и смерти священника. Значит, кто-то обрек его на смерть, уговорив вручить отцу Онуфрию дар. Но кто? И почему? Церковники молчат, не видят злого умысла в смерти отца Онуфрия, не требуют расследования. Странно, или Церковь знает о причине смерти своего пастыря?
Можно было бы, конечно, пойти другим путем – по остаткам адской машинки определить ее изготовителя, а через нее и заказчика. Но, во-первых, шкатулка сгорела. Во-вторых, ныне адские машинки клепают чуть ли не в каждом подвале – столько террористов развелось в столице. Есть и на периферии, в иных городах империи. Антигосударственная деятельность, левая зараза, неумный либерализм протянули свои щупальца повсеместно. Собутыльники покойного никак не связаны с социалистами. Дашка не в счет. Петя Родосский гонится за легкими деньгами и дешевыми побрякушками фирмы Тэт. Господин Оттон – явный масон. Господин Глинский, слыша о земельном вопросе, думает о фараонах раннего царства. Господин Фрахтенберг – законопослушный государственный служащий, в солидном чине, конечно, но сибарит...
Что же получается? Получается, что зацепок нет. Хорошо, уговорил известного воздухоплавателя держать пока рот на замке перед репортерами. А то нахлебался бы позора в либеральных листках. Да получил бы по шапке от военных за то, что залез не в свою епархию.
Карл Иванович теребил листок бумаги, исписанный аккуратным почерком, – что за неизвестный свидетель являлся вчера в Окружной суд? Что он имеет в виду, говоря о полемике Ленина и Аксельрода? Если юнец не обманет и придет, это надо выяснить в первую очередь.
Кроме того, думал Вирхов, требуется поговорить с Марией Николаевной Муромцевой. Каким серьезным делом она занята, что не находит возможности зайти к следователю? Он снял трубку телефонного аппарата и попросил барышню соединить его с квартирой профессора Муромцева. После нескольких гудков откликнулась горничная. Она сообщила, что Мария Николаевна на отпевании Степана Студенцова. Горничная утверждала, что барышня чувствует себя превосходно, но следователь с недоумением улавливал в ее ответах странные смешки. Горничная подтвердила, что Мария Николаевна собиралась заехать в Окружной суд.